затруднительней. Суденышко безвозвратно забралось в дремучую и непролазную чащу соленой воды.
— Мы гибнем, — спокойно сказал Опанас, продолжая орудовать консервной жестянкой. Хлюст помогал ему, приспособив в качестве помпы кепку Бурдюкова. Прошла вечность, полная шумом моря и однообразным, как смерть, трудовым процессом. Ночь замкнулась. Только на западе, под самыми дверьми, светилась узкая, веселая щель заката…
— Куда мы едем? — резко спросила Маруся, изнемогая на веслах. Ей казалось, что она неудержимо плачет, но то лишь катилась по щекам вода… Отяжелевшая лодка вязла в море, как в болоте.
«Умерли мы ни за что, ни про что! — подумал Хлюст. — А парни были хоть куда»…
Вдруг он дико заорал, сам еще толком не понимая, отчего орет, — и даже едва не шарахнулся, в изумлении, от самого себя… Прямо на «Удаволствие души» шел издалека настоящий корабль, светившийся круглыми огоньками иллюминаторов. Несколько минут возобновленной борьбы с морем, вопли и радость вышибли из друзей последнюю энергию. Правда, корабль делал все от него зависящее, но если спасение было близко, то гибель еще ближе. Банка из-под молока и кепка полетели за борт; вода быстро поднялась до икр. Маруся в глубоком обмороке ловко перешагнула через скамьи, чтобы склониться на корму… Здесь она каким-то внутренним слухом уловила странные слова:
— Чтоб я так жил, если я уже не утоп…
Голос этот исходил из загробных низов…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, утверждающая, что в жизни сбываются самые невероятные мечты; тут же появляется новый персонаж, которого никак не ожидали ни герои, ни сам автор
Но худший твой день был,
Рюбен Пэйн,
Когда ты встретил нас!
Погибающих захлестнула пена. Раздался скрежет, и борт о борт с «Удаволствием души» остановилась трепещущая моторная лодка. Несколько беспорядочных выстрелов вызвали Марусю из обморока. Бурдюков поднял руки, Опанас с криком «сдаемся!» уцепился за мачту, а с моторной лодки кто-то надрывался на незнакомом и жутком языке…
— Эй, камрад! — выдавил из себя Бурдюков, — мы не понимайт ваша, что говорийт! Мы русс!..
— Контрабанда! — ракетой взвился из шлюпки яростный фальцет, — контрабанда!
Опанас потряс мачту:
— Нам нужно видеть капитана! Мы тонем! Понимаете, тонем!
— Спасите! Пожар! — завопила Маруся.
— Караул! — заверещал Хлюст и, перепрыгнув в шлюпку, ухитрился на лету вытащить из какого-то попутного кармана коробку спичек. С подошедшей поближе яхты склонились любопытные фигуры, и крикливый голос бросил:
— Уот хэппенд?[14]
Со шлюпки прогавкали. Тотчас же на палубе яхты робкий голос спросил по-русски:
— А что вам надо? Может, вы по делу?
— Капитана! — продолжала визжать Маруся. — Спасите!
— Слушайте, черт побери! — возмущенно подтвердил Опанас. — Пока вы нас допросите, мы потонем.
— Это ничего, мы спасем вас, — ответил тот же робкий голос. — А зачем вам капитан? Капитан не говорит по-русски.
— Так переведите ему, — крикнул Бурдюков, — что трое юношей и одна храбрая девушка с опасностью для жизни…
— Да, да, я слушаю…
…Робкий голос погиб под обвалом огромного металлического баса:
— О-о-о! — стихийно ревел бас на все музыкальные лады. — О-о-о-о-о!
— О-о-о-о! — детонируя, зазвенела Маруся в последней стадии нервного истощения.
— И я был молод! — воскликнул бас, покрывая океаны.
Тогда на яхте и в шлюпке настала гробовая тишина.
