Несмотря на сдержанный шаг, путники достигли воды совсем скоро. Зеленая колеблющаяся равнина была запятнана огромными льдинами. Дальше идти было и впрямь некуда.
— Вот и все, — сказал швед. — Нас ищут.
От голода ему казалось, что живот примерз к крестцу.
Они легли. Саббаторе прижался к боку Торбальдсена, притиснул свою голову ему подмышку и успокоился в тяжелом оцепенении.
— Спать! — простонал Ферри, порывисто приподнимаясь на локте. — Дайте мне спать!
Но его организм уже не принимал сна.
Швед крепко зажмурил глаза, крепко сцепил зубы, сжал руки в кулаки и так прижался виском к дорожному мешку, служившему изголовьем, что свело скулы. Он постарался представить себе сначала, что прирос ко льду, потом, что составляет со льдом одно, что его внутренности, его дыхание, чувства, мысли — лед. Постепенно он перестал страдать: он напряженно заснул…
Когда Торбальдсен проснулся, Ферри сидел рядом с ним.
Перед Ферри стоял фетиш. Зубы Ферри почти выбивали звенящую дробь. Швед отвел от него глаза. Саббаторе стонал ритмично и без выражения, как машина, вырабатывающая боль.
— Меня спасут, — с огромным усилием прохрипел командор, видя, что швед проснулся. — Маскотта моя. Спасут меня одного.
— Нас ищут все время, — выдавил швед из своей коченеющей гортани.
— Спасут меня, — монотонно сказал Ферри, указывая пальцем на свою шею. — Я должен дожить до спасения.
Швед не ответил.
— Мне нельзя умереть, — строго покачал головой командор. Он лег, завозился и положил обе руки под щеку.
Торбальдсену было невыносимо трудно двигаться и шевелиться. Но он знал, что потом будет еще трудней. Он приказал себе встать, приказал вынуть из мешка блокнот и начал писать; букв уже не было в его почерке: были сломанные черточки, треугольники, искалеченные полукруги, похожие на звериные следы…
«…
Обессилев, он оставил блокнот валяться на льду.
Командор слабо дернул его за рукав:
— Вы умираете? — спросил он глухим и быстрым шепотом.
Торбальдсен поднял голову.
— Нет. Еще можно держаться.
Он взглянул на лицо Ферри и вздрогнул. Если об исхудавшем лице говорят, что от него остались одни глаза, то в лице командора пропало все, кроме косматого подбородка, выдавшегося далеко вперед.
— Саббаторе умирает, — сказал Ферри, подтащив свое тело поближе к Торбальдсену, и почти весело подмигнул.
Швед молчал…
— Саббаторе умрет, — настойчиво продолжал командор, — тогда мы его…
Саббаторе перестал стонать. Мгновенье спустя он издал пронзительный нечеловеческий крик. Торбальдсен вскочил на ноги. Саббаторе судорожно сел, упираясь здоровой рукой в лед.
— Я жив! — крикнул он по-итальянски. — Вы видите — я жив! — Кусок какого-то кровавого студня вылетел вместе с криком из его губ и застрял в бороде. Командор хотел встать, но упал на четвереньки и только приблизил свое лицо к лицу Саббаторе.
— Это бунт! — захрипел командор, не помня себя. — Молчать! Я приказываю. Бунтовщиков предают суду.
— Я жив! — зарыдал Саббаторе.
Торбальдсен выхватил из своего мешка круглую жестянку. Это были последние консервы.
— Получайте! — крикнул он, бросая жестянку между Саббаторе и командором «Роккеты». Ферри сразу замолк и набросился на добычу; дрожащей рукой он отцепил от пояса нож. Саббаторе вспыхнул и затаил дыхание. Жесть заверещала под ножом.
Полярный воздух абсолютно чист и абсолютно пуст. Можно пройти всю Арктику, не уловив ни малейшего запаха жизни. И если, случайно, обоняние находит пищу, человек пьянеет.
Ферри поранил себе палец. На меху рукавицы выступила кровь. От ее запаха и от ощущения тепла командор обезумел.
— Гей! — зарычал он, обращаясь к шведу. — Из-за вас я поранил руку.
