международных мероприятиях — зарубежные социал-демократы гораздо больше считались с Плехановым, а не с Лениным. Скрепя сердце Владимир Ильич сдался. В 1910 г. состоялся пленум ЦК. Фракционность и терроризм осудили, издание отдельной газеты «Пролетарий» прекращалось. Дольше всего спорили за деньги Шмидта. Уступать их меньшевистскому ЦК Ленин наотрез не желал.
Обратились к «третейскому суду» Германской социал-демократической партии и выработали компромисс. Деньги передавались немецким «держателям» — Каутскому, Кларе Цеткин и Мерингу — с условием, что они будут выделяться только на общепартийные цели с согласия меньшевиков и большевиков. Теперь «держатели» стали платить весьма скромное жалованье членам ЦК, сотрудникам редакции общепартийной газеты «Социал- демократ». Ленину пришлось урезать запросы, переехать из четырехкомнатных апартаментов в двухкомнатную квартирку.
А чтобы вытянуть у «держателей» суммы побольше, требовались общепартийные проекты, с которыми согласился бы меньшевистский ЦК. Вот тут Ленин ухватился за идею Красина и Горького — создать партийную школу для подготовки «рабочих пропагандистов». Она была гораздо беднее, чем на Капри. Из России приехали 15 учеников, сняли несколько домиков в пригороде Парижа, Лонжюмо. Готовили еду артелью, жили по-дачному. Зато преподавателей Ленин набрал чуть ли не больше, чем слушателей. Занятия вели он сам, Зиновьев, Каменев, Семашко, Рязанов, Раппопорт, Стеклов, Арманд, Финн-Енотаевский, Луначарский, Вольский, помогала Крупская.
Практическая ценность такой работы была нулевой. Из 27 учеников двух школ 4 оказались полицейскими провокаторами. А заметный след в революции оставил лишь один — Орджоникидзе. Но Ленин смог под свою школу получить из «общих» денег приличную сумму. Здесь он выступал руководителем, утверждая перед представителями из России свое положение лидера. А вдобавок школа ознаменовалась для него бурным романом с Инессой Арманд.
Кстати, российские правоохранительные органы вскрыли и японские источники финансирования оппозиции во время войны. Их не скрывали, Департамент полиции издал брошюру «Японские деньги в русской революции». Приводились доказательства, документы. Под удар попали не только скрывающиеся нелегалы, но и видные общественники, депутаты Думы — Милюков, Струве, Чернов, Долгоруков, Натансон и др. Но российская общественность брошюру… проигнорировала. Восприняла ее однозначно: «царский режим» опустился до грязной клеветы, силясь дискредитировать своих противников, честных и достойных людей.
Узел шестой. В антракте
Григорий Ефимович Распутин вспоминал о себе: «В 15 лет в моем селе в летнюю пору, когда солнышко тепло грело, а птицы пели райские песни, я ходил по дорожке и не смел идти посредине ее… Я мечтал о Боге… Душа моя рвалась вдаль… Не раз, мечтая так, я плакал, и сам не знал, откуда слезы и зачем они. Постарше с товарищами подолгу беседовал о Боге, о приходе, о птицах… Я верил в хорошее, в доброе… и часто сиживал я со стариками, слушал их рассказы о святых, о великих подвигах, о больших делах, о Царе Грозном и многомилостивом… Так прошла моя юность. В каком-то созерцании, в каком- то сне… И потом, когда жизнь коснулась, дотронулась до меня, я бежал куда-нибудь в угол и тайно молился… Неудовлетворен я был. На многое ответа не находил… И грустно было…»
Он рассказывал о своих ранних паломничествах в сибирские скиты и монастыри. О том, как познакомился в этих походах с такой же богомолкой Прасковьей, женился на ней, родились трое детишек. А потом было главное. Когда он работал в поле, ему явилась Сама Пресвятая Богородица, благословила Григория и исчезла. Старец Макарий Актайский истолковал, что ему предназначена какая-то важная миссия. По его совету Распутин оставил семью, хозяйство, отправился уже в настоящие дальние странствия — на Афон, на Святую Землю…
Царя и Александру Федоровну увидели в нем что-то очень и очень близкое, теплое, чистое. Они сами в паломнических поездках по России ощутили всю силу именно такого, народного, православия — простого и искреннего, без мудрствований, без наносной мишуры. Как прозрачная, невыразимо вкусная родниковая вода, с которой не могут сравниться никакие изысканные напитки. В лице Григория Ефимовича они как раз и нашли такой родник. Документы свидетельствуют, что их встречи начались еще до того, как понадобилась врачебная помощь Распутина, в домике фрейлины императрицы Анны Вырубовой.
В декабре 1906 г. Григорий Ефимович подал прошение на высочайшее имя о прибавлении второй фамилии — Распутин-Новый, ссылаясь на то, что в его краях фамилия Распутин была слишком распространенной. Государь удовлетворил прошение. А 12 марта 1907 г. Николай II записал в дневнике: «Вечером покатались и заехали к Анне В. Видели Григория с Феофаном: так было хорошо!» 6 апреля следующая запись: «Имели радость повидать и поговорить с Григорием. Обедала Анна».
Но в это же время произошло охлаждение государя с великим князем Николаем Николаевичем. До сих пор он считался опорой царя, претендовал на роль главного советника. Хотя он был человеком совсем иного склада — англофилом, вращался в масонских кругах, увлекался спиритизмом, а в армии его прозвали «Лукавый» за чрезмерное честолюбие, жажду власти, интриги и мстительность. Так что душевной близости никак не получалось. Царь доверял ему как родственнику, как военному — и все же чувствовал «чужое». А весной 1907 г. наложились семейные дрязги великих князей.
