существующему порядку, и если были между ними пораженцы, то все-таки большая часть искренно верила в победу… из сознания долга перед Родиной и собратьями. Материальное положение петроградских рабочих было весьма удовлетворительно, ибо, несмотря на все растущую дороговизну жизни, заработная плата прогрессировала и не отставала от ее требований».
Но как раз в единственном городе, в столице, наложились другие факторы. Глобачев писал: «Население Петрограда, насчитывавшее до войны едва 1 млн людей, возросло к концу 1916 г. до 3 млн (считая окрестности), что, конечно, создало вместе с прогрессирующей дороговизной весьма тяжелые условия жизни (квартирный вопрос, продовольственный, топлива, транспорта и пр.). Все духовные интересы этого трехмиллионного населения сосредотачивались на течении военных действий и на внутреннем экономическом и политическом положении страны. Общество большей частью питалось всевозможными вздорными и ложными слухами, где умышленно искажалась истина. Всякие неудачи, как внешние, так и внутренние, объяснялись всегда почти изменой или предательством, и все несчастья относились на счет Государя».
Во время войны изменилось не только количество, но и состав населения столицы. Многие патриоты-рабочие ушли на фронт. На их места приходили шкурники, желающие пристроиться в тылу. Много было финнов. Их в армию не призывали, на оборонных заводах платили хорошо, и они переселялись в Петроград с семьями.
Серьезной проблемой стало и творение друга Гучкова, генерала Поливанова, устраивавшего массовые призывы в армию, когда не было оружия. В тылу скопились огромные запасные батальоны — каждый размером в дивизию, по 10 тыс. человек. Количество офицеров было обычным, на батальон. Да и офицеры были не лучшего качества. Или инвалиды после тяжелых ранений, или те, кто правдами и неправдами сумел зацепиться в тылу. Когда положение с оружием выправилось, солдат начали отправлять на передовую. Но целиком распределить такую массу уже не смогли. А при подготовке операций 1917 г. был объявлен новый призыв, запасные батальоны опять разрослись. Причем в этот призыв попали солдаты старших возрастов, ветераны японской войны — и среди них тысячи людей, распропагандированных в японском плену.
Две попытки думских заговорщиков организовать массовые беспорядки и на их волне осуществить переворот провалились — 9 января, 14 февраля. Именно это успокоило царя и правительство. Но и революционеры смирились с неудачей. Большевики дали своим организациям команду сворачивать забастовки, чтобы получше подготовиться к будущим выступлениям. Кадеты сочли, что очередной раунд борьбы они проиграли. Как раз накануне революции они собрались в ресторане «Медведь», отмечали годовщину своей газеты «Руль». Настроения царили подавленные, и член руководства кадетской партии Корней Чуковский силился как-то развеселить товарищей, читал свою новую сказку «Мойдодыр».
Но действовали некие другие силы. Не большевики, не меньшевики, не эсеры, не кадеты. До сих пор в России были введены карточки только на сахар. В феврале кто-то стал распространять слухи: скоро введут карточки на хлеб. Возник ажиотаж. Хлеб набирали в запас, сушили сухари. А 23 февраля (8 марта) черный хлеб в столичных магазинах вдруг кончился — одновременно в разных районах. В Петрограде имелся изрядный запас: полмиллиона пудов муки (при обычном расходе хватило бы на 10–12 дней). Но в торговых точках кто-то скупил хлеб… Женщины в очередях забушевали, и везде нашлись подстрекатели, раздували возмущение.
Эти эксцессы оказались очень грамотно приурочены к одному из социалистических праздников — Международному женскому дню. Он считался второстепенным, но все-таки на улицы вышли демонстрации. В них было много студентов, женщин, вливались и разозленные бабы из очередей. Причем уже имелись транспаранты с требованием хлеба — кто-то заранее готовил демонстрации как «голодные». Но настроения в шествиях были мирными, даже веселыми. К барышням и студентам охотно присоединялись гуляющие офицеры-прапорщики, насмехались над полицией, выведенной в оцепления. Но стали останавливаться заводы, забастовка охватила 80 тыс. человек.
Для властей волнения стали совершенно неожиданными. Агентура Охранного отделения отслеживала все шаги революционеров, но никаких предупреждений от нее не было. А теперь Глобачев известил градоначальника Балка, Протопопова и командующего округом Хабалова, что в толпах работали агитаторы, внушали на следующий день продолжить акции и действовать более решительно. Так и случилось. Забастовало от 150 до 200 тыс. человек. Толпы на улицах, войдя во вкус и чувствуя безнаказанность, били витрины, переворачивали трамваи. Полиция цепочками в 10–20 человек противостоять им не могла. Ее забрасывали камнями, льдом, 23 человека было ранено. Балк запросил войска.
По планам в случае беспорядков общее руководство переходило к военным властям, к Хабалову. Но он бездействовал. Войска вышли на улицы и стояли, не получая приказов. Разрешения применять оружие хотя бы предупредительными залпами, о чем просил военный министр Беляев, Хабалов не дал. Перекрыли мосты, но рабочие с окраин шли в центр города по льду. Заседала и Дума, подливая масла в огонь подстрекательскими речами. Ночью полиция арестовала около 100 активистов революционных партий, в том числе ядро Петроградского комитета РСДРП. Но не помогло.
25 февраля бастовало уже 240 тыс. Солдат и казаков обрабатывали прямо на улицах, пускали на их оцепления девушек, женщин. Не будешь же бить вполне дружески расположенных девчонок, баб, причитающих о голодных семьях. В общем, впервые отрабатывался типичный сценарий «бархатной» революции. Но «мирной» она не была.
При попытке разогнать митинг был убит пристав Крылов, на окраинах стали громить полицейские участки.
Стоит отметить, что из революционных группировок к этим событиям оказалась в какой-то мере готовой только одна. К 23 февраля (8 марта) была выпущена и распространялась на манифестациях единственная листовка — межрайонцев Юренева, троцкистов. Но и Троцкий оказался подозрительно осведомленным. Когда в США дошли сведения о беспорядках в Петрограде, он уверенно заявил в интервью газете «Нью-Йорк Таймс» — это начало новой
