революции. Про вспышки 9 января и 14 февраля он такого не говорил. А нынешнюю почему-то сразу выделил.
Троцкий за океаном об этом знал, а царь в Могилеве — нет. Протопопов на три дня задержал информацию государю. Слал доклады, что ситуация в Петрограде под контролем. Лишь к вечеру 25 февраля (10 марта) в Ставку стала доходить правда. Да и то ее доложили в очень сглаженном виде. Только Родзянко прислал донесение, пугающее революцией и, как обычно, взывал, что спасти положение может только введение «ответственного министерства», подчиненного Думе.
Сопоставив факты, Николай II оценил ситуацию, в общем-то, правильно. Спровоцированы волнения, и оппозиция хочет использовать их для перехвата власти. Он отправил два повеления. Премьер-министру Голицыну — именем царя распустить Думу, второй приказ Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».
Но запоздание стало роковым. Предупреждениям, что войска будут применять оружие, уже не верили. За три дня все привыкли — солдаты безобидны, и агитаторы успокаивали — власть просто пугает. Однако 26 февраля кто-то спровоцировал стрельбу. По драгунам из толпы выстрелили из револьвера, ранили солдата, они ответили. По оцеплению Павловского полка открыли огонь с крыши, убили рядового. Солдаты тоже ударили из винтовок. На оцепление Волынского полка полезла толпа, не обращая внимания на окрики, залпы в воздух — и последовал залп по людям.
Буйная вольница стала разбегаться в панике. Хабалову и правительству показалось, что волнения не возобновятся. Питерские большевики тоже приходили к выводу, что все закончилось. Обсуждали, что дату «расстрела» надо будет внести в революционные «святцы» наравне с 9 января. Двумя днями раньше этого и впрямь было бы достаточно. Но 27 февраля Дума указу о роспуске не подчинилась, и сразу обозначится центр революции. Депутаты звонили на заводы, да и Рабочая группа ВПК из тюрьмы поддерживала связи с предприятиями. Рабочих стали созывать уже целенаправленно, «на защиту» Думы.
А уличная пропаганда за эти дни успела заразить войска. Ночью в казармы полезли агитаторы. Внушали ошалевшим новобранцам: вы стали убийцами своих братьев! Взбунтовалась рота Павловского полка. В боевом отношении запасные ничего не значили. Десяток полицейских вступил с ними в перестрелку, заставив полторы тысячи солдат отступить в казармы, и их разоружили. Но в Волынском полку унтер-офицер Кирпичников застрелил штабс- капитана Машкевича. Остальные офицеры разбежались. Волынцы двинулись к казармам Преображенского полка, заставили, кого призывами, кого силой, присоединиться к бунту. Потом подняли Литовский, Саперный, Павловский полки.
15-тысячная вооруженная лавина покатилась по улицам, убивая полицейских и офицеров. Разгромила 7 тюрем, выпустив всех преступников, политических и уголовных. Толпа обрастала рабочими, шпаной. Захватила арсенал, растащив 40 тыс. винтовок. По городу начались погромы. А в Думе Родзянко объявил: авторитет парламента надо использовать, чтобы обуздать анархию и убийства. Постановили создать «Временный Комитет Государственной Думы для поддержания порядка в Петрограде и для сношения с учреждениями и лицами» под председательством Родзянко. Но вторая часть названия почти сразу была «забыта». «Временный комитет» стали воспринимать в качестве органа власти.
Но сразу возник и второй орган. Выпущенная из тюрьмы Рабочая группа ВПК во главе с Гвоздевым и Богдановым тоже явилась в Таврический дворец. Вместе с депутатами-социалистами Чхеидзе, Скобелевым. Керенским она провозгласила создание Петроградского Совета. Депутатов в него вроде бы должны были выбирать от заводов. Но на самом деле включали тех, кого знали организаторы, или оказавшихся под рукой.
Протопопов вообще бездействовал — указывал подчиненным, что Хабалов сам справится. А Хабалов дергался бесцельно и бессмысленно. У него было 150 тыс. солдат, но он боялся их привлекать, считал ненадежными. Было 8 военных училищ, школы прапорщиков, юнкера сами рвались в бой, но командующий отказал. Счел, что нельзя вовлекать будущих офицеров в недостойное дело подавления беспорядков. Хабалов собрал надежные части на Дворцовой площади и… забыл о них. Солдаты стояли весь день, голодали, промерзли, ночью командиры стали разводить их по казармам.
Зато Родзянко действовал очень энергично. Но не по наведению порядка. Он затеял интригу с братом государя, великим князем Михаилом Александровичем. Еще 25 февраля, когда беспорядки в городе не достигли катастрофического размаха и не существовало никакого «Временного комитета» Думы, Родзянко связался с ним по телефону, настоял, чтобы тот приехал в Петроград из своего дворца в Гатчине. Генерал Спиридович отмечал: «Великий князь Михаил Александрович в последнее время находился под большим влиянием Родзянко». Он появился 27-го, и председатель Думы предложил ему взять на себя власть в городе, но при этом обязательно уговорить государя на «ответственное министерство».
Однако это было лишь первым шагом. Через некоторое время, подбрасывая великому князю сообщения о ширящихся погромах, Родзянко стал требовать уже другое — чтобы Михаил Александрович в связи с «исключительными обстоятельствами» объявил себя регентом и поручил князю Львову сформировать новое правительство [79] — словом, оплетал и опутывал, подталкивая великого князя стать легитимным знаменем заговорщиков. Но в данном случае «большого влияния» Родзянко оказалось недостаточно. Михаил Александрович твердо хранил верность брату и от самозваного регентства наотрез отказался.
Что ж, если одна игра не удалась, председатель Думы ринулся в другую. Провел переговоры с Петроградским Советом и поехал в Мариинский дворец, где заседало правительство. Давил на министров, запугивал и добился своего. Правительство Голицына подало коллективное прошение об отставке. После этого «Временный комитет Думы» провозгласил, что берет на себя функции правительства. А когда об этом было объявлено, в событиях наступил перелом. 28 февраля к Думе пошли колонны рабочих, студентов, приветствуя «победившую революцию».
Пошли и войска, уже не анархические толпы солдат, а полки, которые вчера просидели в казармах и были готовы подавлять бунт. Они даже не знали,
