И далее Ф. Чуев приводит короткий монолог маршала Голованова в ответ на свою просьбу, не может ли маршал подтвердить свои слова документально. «Как подтвердишь? Большинство документов, показывающих истинную роль Сталина в ВОВ сожгли при Хрущеве (Все это творили в 1955 году лично Хрущев и Жуков. Так сказать «заметали следы» своих преступлений. — Б. С.). Так были уничтожены три тома моей переписки со Сталиным. Умрет Василевский, умрет Голованов, умрет Штеменко и никто не узнает истинную правду. А ведь этот факт нисколько не принижает роли Жукова, а показывает сколько было сомнений, и какими усилиями советского народа была достигнута победа под Москвой. Но и сравнивать в этом деле Жукова с Кутузовым тоже нельзя, ибо сдача Москвы в 1941 году значила для нас куда больше, чем в 1812 году, когда она не была столицей. Жуков мог не знать того, что знал Сталин и что стало известно нам значительно позже — с падением Москвы против нас на востоке сразу же выступала Япония, и воевать в то время пришлось бы на два фронта»!!
Рассказ Голованова подтверждается выступлением перед читателями генерала армии С. М. Штеменко. Вот отрывок из стенограммы: «Командный пункт Жукова в период угрожающего положения находился ближе к линии обороны. Жуков обратился к Сталину с просьбой о разрешении перевода своего командного пункта подальше от линии обороны к Белорусскому вокзалу. Сталин ответил, что если Жуков перейдет к Белорусскому вокзалу, то он займет его место».
Бывший командующий Московским военным округом и Московской зоны обороны генерал-полковник П. А. Артемьев в 1975 году вспоминал, что в ответ на эту просьбу Жукова Сталин ответил следующим образом: «Если вы попятитесь до Белорусского вокзала, то я в Перхушкове займу ваше место».
В первой же части процитированного выше рассказа А. Е. Голованова, опубликованного Ф. Чуевым под названием «Лопаты» в книге «Несписочный маршал» говорится следующее:
«В октябре 1941 года, в один из самых напряженных дней московской обороны, в Ставке ВК обсуждалось применение 81-й авиационной дивизии, которой командовал Голованов. Неожиданно раздался телефонный звонок, Сталин, не торопясь, подошел к телефону. При разговоре он никогда не прикладывал трубку к уху, а держал ее на расстоянии — громкость была такая, что находившийся неподалеку человек слышал все. Звонил корпусной комиссар Степанов, член Военного Совета ВВС. Он доложил, что находится в Перхушкове, немного западнее Москвы, в штабе Западного фронта.
— Как у вас дела? — спросил Сталин.
— Командование обеспокоено тем, что штаб фронта находится очень близко от переднего края обороны. Нужно его вывести на восток, за Москву, примерно в район Арзамаса (а это, между прочим, уже Горьковская область. — Б. С.). А командный пункт организовать на восточной окраине Москвы.
Воцарилось довольно долгое молчание.
— Товарищ Степанов, спросите в штабе лопаты у них есть? — не повышая голоса, спросил Сталин.
— Сейчас. — И снова молчание. — А какие лопаты, товарищ Сталин?
— Все равно, какие.
— Сейчас… Лопаты есть, товарищ Сталин.
— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта остается в Перхушкове, а я останусь в Москве. До свидания.
Он произнес все это спокойно, не повышая голоса, без тени раздражения, и не спеша положил трубку. Не спросил даже, кто именно ставит такие вопросы, хотя было ясно, что без ведома командующего фронтом Жукова Степанов звонить Сталину не стал бы».
В воспоминаниях одного из руководящих работников охраны Сталина генерал-лейтенанта В. Румянцева концовка этого эпизода выглядит так: «Товарищ Степанов, дайте каждому вашему товарищу по лопате в руки, пусть роют себе братскую могилу. Вы останетесь в Перхушкове, а я в Москве. Отступления не будет. Только вперед». Такова была реакция И. В. Сталина.
Во-первых, очевидно, что Жуков как минимум дважды предпринимал такие попытки — через не имеющего никакого отношения к подобным вопросам какого-то корпусного комиссара, второй раз — через генерала Соколовского. Что называется, не мытьем, так катаньем с передовой удрать, хотя другим выдавал, причем в самых грубейших формах, приказы стоять насмерть. Во-вторых, в обоих случаях Жуков, по сути дела, подставлял головы других, хотя был обязан лично докладывать об этом Верховному Главнокомандующему. В-третьих, вопрос об обороне Москвы стоял тогда чрезвычайно остро, и только исключительная принципиальность, сознание своей особой ответственности за судьбу Родины, личное мужество, а также чисто стратегические соображения, чем в совокупности и руководствовался в тот момент Сталин, предотвратили паническое бегство командующего Западным фронтом и фактический развал фронта. /33/.
По свидетельству личного шофера И. В. Сталина — А. Кривченко — именно в те дни Сталин и сказал: «Остаюсь в Москве, с русским народом». Более того. В те дни Сталин весьма осознанно заявил, что если немцы и войдут в Москву, то только через его труп!
В этой связи весьма любопытен такой факт. На заседании Президиума Российской Академии наук 16 ноября 1999 года член-корреспондент РАН Н. Н. Шмелев говорил: «Когда я был молодым человеком, то случайно узнал из двух источников, что по личному распоряжению Хрущева уничтожена была одна интересная бумага. Потом покойный академик А. М. Деборин подтвердил, что такая бумага была и он держал ее в руках. Эта бумага — Постановление ЦК от 16 октября 1941 года о сдаче Москвы, где были подписи всех членов Политбюро, включая и Хрущева, не было лишь одной подписи — И. В. Сталина. Он не подписал эту бумагу».
Покойный ныне публицист Феликс Чуев был также и хорошим поэтом. Его перу принадлежит пронзительное стихотворение, связанное именно с
