и на деньги ли они играют. И тут парень обернулся и рассеянно посмотрел прямо на меня. Эффект этого взгляда был для меня сравним с ударом молнии.
На меня глядели тёмные-тёмные бархатные глаза. От их взгляда у меня по спине поползли мурашки и время остановилось. У попутчика было правильное, довольно бледное лицо, очень густые волнистые чёрные волосы и тоненькие усики. А потом, поймав мой ошарашенный взгляд, парень улыбнулся мне скромной белозубой улыбкой.
Попутчики продолжали играть в карты, а я продолжала сидеть, как громом поражённая.
Я не думала ни о чём, все мои мысли и желания сошлись к одному – я хотела, чтобы он обернулся ещё раз. Меня настигла та самая пресловутая «любовь с первого взгляда», о которой я раньше иногда читала в книгах и в которую не верила. Я смотрела на него сбоку и повторяла про себя: «Обернись! Обернись, ну пожалуйста!»
Тут я увидела, что из веера карт, которые он держал в своей руке, выпала одна карта прямо ему под ноги. Я уже хотела вскочить, поднять карту, подать ему только для того, чтобы ещё раз посмотреть в эти волшебные бархатные глаза. Мне было всё равно, что он обо мне подумает, я уже приподнялась с жёсткого сиденья, но тут он как бы ненароком поставил на карту ногу. И я каким-то звериным чутьём поняла, что так надо. Карту подавать нельзя.
Деревенские парни, с которыми он играл, стали собираться незадолго до прибытия в Инсбрук. Они выходили на какой-то маленькой станции и по тому, как они смущённо проверяли свои карманы, доставая из них каждую мелкую монетку и складывая всё в кучку, я поняла, что проигрались они вдрызг. Видимо, денег оплатить проигрыш у них не вполне хватало, они улыбались виновато и жали руку своему удачливому попутчику с благодарностью. Наверное, часть долга он им простил. Деревенские недотёпы вышли на станции, а он небрежно смахнул денежную кучку в карман, и, насвистывая, снова обернулся в мою сторону. Я опять поймала бархатный взгляд, и незнакомая ранее теплота разлилась по моему телу. Парень улыбнулся и подмигнул мне весело. Я знала, что эту улыбку я буду помнить всю жизнь. И теперь я не могу сказать, что в моей жизни не было ничего хорошего, кроме нескольких детских воспоминаний и коротких моментов мести, которыми я жила всё последнее время.
По прибытии в Инсбрук, он быстро протиснулся к выходу из вагона мимо узлов и сундуков, улыбнувшись мне ещё раз. Последняя улыбка была слишком щедрым неожиданным подарком. Я сидела, не шевелясь, пока вокруг меня попутчики собирали вещи, и грелась отраженным светом этой улыбки. Из вагона я вышла последняя, подобрав по дороге оставленную им на полу игральную карту. Это была червовая девятка. Маленький грязный и потёртый кусочек картона. Спустя годы, уже в тюрьме, я познакомилась с цыганкой, которая от скуки принялась учить меня гадать на картах. От неё я узнала, что червовая девятка означает любовь. Такая вот насмешка судьбы.
Много дней подряд после этой случайной встречи в вагоне я носила с собой червовую девятку в кармане передника. Вечером я её доставала, целовала перед сном и прятала под подушку. Это кажется странным, но при взгляде на эту карту, передо мной очень чётко и ярко вставало лицо моего случайного попутчика так, как будто бы я держала в руках его настоящий портрет. Иногда в особенно тяжёлые минуты я доставала карту и вспоминала бархатные глаза и весёлую белозубую улыбку. Карта давала мне силы жить и мстить своим обидчицам.
Но спустя несколько месяцев случилась катастрофа. Я пришла домой, сняла школьный передник и пошла в столовую обедать, оставив карту в кармане. Прислуга собирала вещи в стирку и забрала мой талисман вместе с грязным передником.
С того дня образ незнакомца из поезда стал как-то тускнеть, и я иногда задумывалась, а был ли он на самом деле, не приснилось ли мне всё это…
И только один раз я испытала нечто подобное, спустя два года после встречи в вагоне.
Я по обыкновению зашла после школы в лавку Зеппа. Хозяина за прилавком не было, и он не вышел, как выходил всегда, услышав звяканье колокольчика над дверью.
Я стояла, лениво рассматривая старинные вещицы, большинство из которых были давным-давно мне знакомы. У Зеппа редко бывали покупатели. Лавка не пользовалась особой популярностью, и уже лет в тринадцать, я начала задавать себе вопрос, а на что он собственно живёт? Ведь от магазинчика явно нет никакого дохода.
В глубине помещения за пыльной портьерой спорили.
– Я не хочу в это ввязываться, может и не получиться так удачно, как в своё время с Лейзерманами, узнала я голос хозяина лавки.
А второй голос – низкий, мягкий, но настойчивый проговорил со смешком:
– Да чего тебе ломаться, ты ведь всегда в стороне, не трусь, старина!
До чего знакомый акцент! Он шепелявит, смягчает звуки, сразу ясно, что он не немец, а, скорее всего, мадьяр.
– Золтан, я не хочу! Дело слишком рисковое. Это для тебя в каторге нет ничего особенного, а я туда не тороплюсь!
– Да, – хохотнул собеседник, – советую иногда вспомнить, что для меня в каторге нет ничего особенного. Так что не будем спорить, дорогой. Ты исправно получаешь денежки за очень небольшие услуги, куда лучше? Зачем тебе ссориться со мной? Будем дружить, как и раньше, да? Лучше соглашайся, иначе вместо меня с тобой будет разговаривать совсем другой человек, не любящий торг и пустую болтовню.
И не дожидаясь ответа, собеседник Зеппа раздвинул портьеру и вышел в торговое помещение. Увидев меня, он удивился и сказал хозяину:
– Ты что не запер дверь? Ну и раззява же ты, дружище…
