– Вы знаете, недавно в нашем классе был пожар. И… Я не знаю, как это случилось, но наш математик… – я сбилась и мои плечи затряслись, словно я готова была разреветься сию же минуту. Кажется, это взволновало начальницу. Она искренне поверила, что я ни при чём. Конечно, математик наверняка посеял семена сомнения в её голове, но теперь был мой ход.
– Он сказал, что это сделал я и пообещал способствовать моему исключению, – сдавленно произнесла я, закрыв лицо руками.
Начальница была растрогана, она вновь подошла ко мне и положила свои руки мне на плечи.
– Дитя моё, – ласково произнесла она. – Не расстраивайтесь вы так. Произошло небольшое недоразумение. Это очень серьёзное обвинение, Гельмут всегда был грубоват и упрям. Не в первый раз он, не разобравшись в ситуации, начинает вешать ярлыки на кого попало. Я всё улажу, не волнуйтесь.
– Спасибо вам! – тихо произнесла я, подняв на начальницу свои покрасневшие глаза.
– Будьте спокойны, вам ничего не грозит, – фрау Вельзер улыбнулась мне так искренне и доброжелательно, что я невольно улыбнулась в ответ. – А теперь идите на урок, вам не мешало бы подтянуть кое-что.
Во мне заиграло нескрываемое чувство триумфа. Я сыграла на опережение и, фактически, выбила почву из-под ног Бекермайера. Попробуй теперь, зараза, исключи меня! Завалит на экзамене – фрау Вельзер тотчас «спросит». Всё-таки как это я ловко так додумалась – форсировать события!
В класс я вошла в приподнятом настроении. Я заметила, что по партам гуляет какой-то листок. Манджукич, глядя на это, тихо посмеивается, остальные просто глазеют на рисунок. Когда бумага перекочевала ко мне, я увидела уродливую карикатуру – долговязый мужчина в плаще ведёт на поводке лохматую курчавую собаку, похожую на пуделя, а пудель просто изводится от гнева.
«Хмм, а эта собака мне кого-то напоминает», – думала я, разглядывая пуделя. Действительно – форменное платье, голубые глаза… Господи, да Сара только что нарисовала карикатуру на математика и фройляйн Лауэр, любимицу всех учениц! В иные дни я сочла бы это кощунственным – платить добродушной Ингрид насмешливой карикатурой, но как это было похоже на истину! Ни один конфликт не обходился без участия математика и нашей общей любимицы.
Прошёл один урок, второй, третий. Сара словно почувствовала себя вольной птицей и точно распоясалась – на большой перемене ловко стащила кошелёк у Хильды.
– Эй, мартышка, – насмешливо позвала Сара. – Ты ничего не потеряла?
Хорватка с блаженной улыбкой продемонстрировала кошелёк.
Хильда вскрикнула от возмущения и буквально набросилась на Сару, но та успела передать бумажник Симоне.
– Да ладно! – воскликнула Манджукич. – А я-то думала, ты любишь, когда тебе в карманы лезут. Ты ведь хотела обыскать нас, да? – в следующий миг Хильда завизжала, когда Сара вцепилась ей в шею сзади. – Нравится по чужим карманам шариться? – шипела Манджукич.
Все ожидали, что гренадерша подойдёт и скрутит Сару, но Хельга, помня о том, как я её чуть не задушила, сидела на месте, делая вид, что происходящее её не касается. Я тоже притихла. Страх исключения витал надо мной весь год. Шли дни и недели, наступило и Рождество.
Каникулы пролетели незаметно, помню только, приезжала тётка и интересовалась у меня и у матери, что со мной происходит, как я учусь, не веду ли себя странно. Я посдулшала один разговор.
– Слушай, Кати, – говорила она. – А ты… Ты проверила, нет ли у Анны чего-то такого… Ну, ты поняла! А то думаю всё: не взяла ли я грех на душу…
Ну я ещё задам этим гусыням! С другой стороны, кто меня заставлял болтать о кокаине в их присутствии? Тут уж ничего не поделаешь – сама виновата. Однако я стала осторожнее и кокаин старалась прятать там, где маме даже не придёт в голову его искать.
Шли дни, недели, месяцы. Весной Ингрид поехала в Швейцарию, а когда вернулась – мы просто не узнали её: свежая, счастливая, отдохнувшая. Казалось, она на седьмом небе от счастья, чуть ли не летает. Даже стала немного рассеянной. Зато Бекермайер смотрел на меня косо. Конечно, стратегическая его цель – добиться моего исключения, выполнена не была, зато даже промежуточным результатом он был вполне доволен – я присмирела и даже учиться стала лучше. 1908 год выдался по-настоящему безмятежным. мне казалось, что всё меняется к лучшему – я и учусь теперь куда лучше, чем все эти годы, когда начала прогуливать уроки, конфликтов в классе не случается.
Так незаметно подкралось и лето, тёплое, сухое и безмятежное. Тёплые солнечные дни, казалось, посеяли семена сомнений в моей изрядно почерневшей душе. Мне осталось отучиться один год и всё, я свободна! Даже не придётся пачкать руки.
