– Акафист это, почитай, не противься, – шепчут мне старушки, которые при храме были.
И вот я давай читать, сбиваюсь, конечно, на каждом слоге, к концу только уж обжилась со словами-то этими волшебными:
Радуйся, душ наших сладчайшая весно, радуйся, сердец наших светлейшее утро,
Радуйся, высото недомышляемая, радуйся, славо неувядаемая…
Чего говорить – боготворно! Акафист – это песня, никак иначе. И, вот, почитала я, как могла, на следующий день тоже пришла, помолилась. Но нет, конечно, икона не очистилась, хотя я втайне верила, что, глядишь, и просветлеет передо мной моя Машенька.
А Машенька ждала, чтобы просветлела я.
Опять домой в город вернулась, да вскоре слегла. И отчего слегла? Врачи – воду льют, объяснений нет. Температура в норме, сердце – тоже, ничего не болит, а слабость – встать не могу, и пот ручьем льет: ага, то пот, то озноб. И простуду тоже не обнаружили. Всё, здорова! Больничный не дали мне тогда, еле-еле на работу ходила.
Дня три так ходила, на четвертый не пошла, не могу и все, будто к кровати приковали, да на грудь булыжников накидали. Давит все. И белый свет не мил. В тот же день вижу сон.
Вот захожу я в храм наш, а там пусто, я к кукле своей иду. Только дошла, слышу шорох сзади, оборачиваюсь, вижу – у печки женщина стоит, красивая, в голубом платье, волосы под косынкой, на меня смотрит радостно, улыбается, и говорит вдруг:
– Холодно мне!
А я ей и отвечаю:
– Так не топят, видимо, лето же вроде как на дворе.
А она опять свое:
– Холодно мне, холодно!
– А вы кто? – спрашиваю, потому что я, вроде, всех местных знала, а эту раньше не видела.
Та только улыбнулась в ответ и вышла из церкви. А я стою и чувствую, что, и правда, холодно. И так резко вдруг продрыгла вся, съежилась, думаю, дай затоплю. Гляжу, а у печки дров нету, обычно там накидано. Вышла на улицу – там, на полянке за храмом, дровня стояла. И вот перед глазами моими: солнце жарит, трава огромная, сочная, зеленая, цветы, как подсолнухи все, не меньше, ягод видимо-невидимо… И посреди поляны женщина та стоит, на меня смотрит, улыбается, и снова:
– Холодно мне.
Я аж рассердилась, чего холодно, вон, лето какое, жара. И тут проснулась. Вся в мурашках лежу, замерзла, будто посреди зимы без одежды на улицу вышла… И тут звон колоколов, я аж подскочила! Что такое? Где звонят? Вроде, нет церкви-то рядом. Мужа своего спрашиваю: «Ты слышишь колокола?». Он на меня смотрит, побледнел весь: «Ты чего, мать? Тебе плохо?» А я стою и понимаю, что хорошо мне! Хорошо! Колокола бьют, я радуюсь! Но только сон-то свой вспомнила, эту женщину в голубом, и снова в озноб ударило.
Села я на кровать, зарыдала. Ясно все стало мне тогда. Вот опять, коли спросите, не отвечу, откуда эта ясность взялась, но уверена была – это я Богородицу во сне-то видела. И звон колоколов тому подтверждение, мне уж тогда известно было, что бывают случаи – слышат люди звон, даже когда храма рядом и в помине нет. Это вроде как знак сверху…
Долго я в ту ночь не спала. Да, мне кажется, и вообще не уснула.
А через неделю говорю мужу:
– Поеду я в деревню.
– Так ты же недавно там была, – муж-то удивился.
– Насовсем поеду я, – мой смотрит на меня, молчит. – Ты чего, бредишь?
– Я все решила, девочки наши уже на ногах, по семьям своим разбежались, мне на пенсию скоро, ты, как хочешь, а я поеду. – Вот так ему прямо и говорю, говорю и не чувствую ничего.
– Ты с ума сошла под старость! И что за болезнь ты подцепила?
Ну, конечно, мы еще месяц с ним ругались, решали, что, да как. Но я все равно знала: уеду. На своем стояла. Смирился мой, наконец. С тех пор всё меня «ненормальной» называет, не иначе! Сейчас уже, правда, ласково, по-доброму, а когда приехала-то сюда, он год со мной не разговаривал. Потом уж заезжать стал, а сейчас ничего – со мной, живем, он бомбит иногда, я статьи пишу в журналы, да книгу вот заканчиваю, ничего – везде жить можно.
А на работе и в институте, где я преподавала, никто меня тогда не понял, само собой. Спрашивают: «А ты чего все бросаешь-то? Ради чего?» А я и объяснить толком не могу.
– А потом что было? – спрашиваю я тихо, пока староста молчит.
– А потом светлые дни наступили. Я приехала, стала в храм ходить, молиться научилась, бабкам помогала порядок поддерживать, а потом, уж две недели прошло моего здесь жития-то, гляжу – кукла моя опять как была! Никакой черноты! Раскрылась икона-то, и снова мне улыбается!
Ну, вскоре я крестилась.
