– Но, мама, ты изображаешь Освальда настоящим сыщиком. Он действительно очень наблюдательный; это видно по его метким замечаниям относительно людей и обстоятельств, совершенно ускользающим от других. Но здесь, в Эттерсберге, это ни к чему; у нас, слава богу, нет никаких тайн.
Графиня склонилась над бумагами, лежавшими на столе, по-видимому, что-то разыскивая среди них.
– Невероятно! Я никогда не могла понять твою слепую привязанность к Освальду. Ты со своим мягким, открытым характером, всецело и безраздельно отдающийся другим, и ледяная замкнутость Освальда! Вы похожи друг на друга, как огонь и вода.
– Может быть, поэтому нас так и тянет друг к другу, – улыбнулся Эдмунд. – Освальд не ласков, я согласен с этим, а со мной в особенности. И тем не менее меня влечет к нему, точно так же и он любит меня, я знаю это.
– Ты думаешь? – холодно спросила графиня. – Ошибаешься. Освальд принадлежит к натурам, ненавидящим тех, от кого они должны принимать благодеяния. Он никогда не простит мне, что мое замужество разрушило их с отцом надежды, и точно так же не простит тебе, что ты стоишь между ним и майоратом. Я знаю его лучше, чем ты.
Эдмунд замолчал; он знал по опыту, что его защита только ухудшит дело, так как здесь говорила материнская ревность, просыпавшаяся каждый раз, как только сын открыто выражал свою симпатию двоюродному брату и товарищу детства. Да и продолжение разговора должно было прекратиться само собой, так как появился его виновник.
Приветствие Освальда было таким же официальным, а ответ тетки таким же холодным, как и вчера; каков бы ни был характер отношений тетки с племянником, утренние приветствия были законом. На этот раз только что оконченное путешествие дало повод к более продолжительной беседе. Эдмунд рассказал несколько приключений; Освальд дополнил и закончил их, и, таким образом, визит, ограничивавшийся обычно двумя-тремя минутами, продолжался более четверти часа.
– Вы оба сильно изменились за эти шесть месяцев, – сказала наконец графиня. – В особенности ты, Эдмунд, с таким смуглым лицом кажешься теперь совсем южанином.
– Меня очень часто принимали за него, – согласился Эдмунд. – В этом отношении я, к сожалению, ничего не унаследовал от моей прекрасной белокурой мамы.
Мать улыбнулась.
– Ну, я думаю, ты мог бы быть доволен тем, что дала тебе природа. На меня ты, во всяком случае, совсем не похож, скорее на отца.
– На дядю? Едва ли! – заметил Освальд.
– Как ты можешь судить об этом? – спросила графиня. – И ты, и Эдмунд были еще мальчиками, когда умер мой муж.
– О, нет, мама, не трудись, пожалуйста, искать какое-нибудь сходство! – вступился Эдмунд. – Я, правда, помню папу очень мало, но ведь у нас есть его большой портрет в натуральную величину. У меня нет ни одной черты, похожей на него. Собственно говоря, это весьма странно, потому что именно в нашем роду фамильное сходство выражается очень резко. Взгляни на Освальда! Истинный Эттерсберг, с головы до пят. Он изумительно похож на старые, висящие в нашем зале портреты предков, у которых из поколения в поколение повторяются те же черты. Бог знает, почему я не удостоился этого исторического фамильного сходства. Что ты так смотришь на меня, Освальд?
Молодой человек действительно испытующе смотрел на двоюродного брата.
– Я нахожу, что ты прав, – ответил он. – У тебя нет ни одной черты Эттерсбергов.
– Это опять одно из твоих необоснованных предположений, – резким тоном сказала графиня. – Такие фамильные черты очень часто отсутствуют в юношеском возрасте, зато тем резче выступают в зрелости. То же самое будет и с Эдмундом.
– Едва ли, – со смехом покачал головой молодой граф. – Я создан совсем из другого материала и часто спрашиваю себя, каким образом я со своею кипучей, подвижной натурой, с этими легкомыслием и отвагой, из-за которых мне так часто читают нотации, попал в этот род, с незапамятных времен отличавшийся предельной серьезностью и рассудительностью и при этом порядочной тупостью и скукой. Освальд был бы гораздо лучшим главой рода, чем я.
– Эдмунд! – воскликнула графиня, однако было неизвестно, относилось ли это восклицание к последней его фразе или вообще к легкомысленному выпаду против предков.
– Ах, да, – промолвил слегка сконфуженный Эдмунд. – Прошу прощения у теней моих пращуров. Видишь, мама, я, к сожалению, ничего не унаследовал от их талантов, даже рассудительности.
– Мне кажется, тетушка думала другое, – спокойно промолвил Освальд.
Графиня закусила губы. На ее лице ясно отразилось, что она снова чувствовала полнейшее отвращение к «холодному, пытливому взору», остановившемуся теперь на ней.
– Бросьте, наконец, этот спор о фамильном сходстве! – оборвала она разговор. – В наследственности бывают как правила, так и исключения. Освальд, мне хочется, чтобы ты посмотрел эти бумаги. Ты ведь юрист. Наш поверенный считает это дело сомнительным, я же думаю, и Эдмунд того же мнения, что мы обязаны довести его до конца. – И она подвинула племяннику бумаги, лежавшие перед ней на столе.
Тот бросил на них беглый взгляд и произнес:
