Второву с большой скидкой. «Юнкер-банк» перешел к Второву, который переименовал его в Московский промышленный банк, согнал туда около тридцати учредителей (весь цвет купеческой Москвы) и объявил, что покончил с банковским бандитским Петербургом.
Я думаю, что здесь стоит оговориться: вряд ли Алексеев был прямой марионеткой крупных московских предпринимателей. Скорее начальник штаба Ставки искренне разделял точку зрения Гучкова о том, что царская бюрократия неэффективна, а вокруг трона вьются сомнительные личности, которые думают о чем угодно, только не о благе родины. Главным среди этих авантюристов он считал Распутина: в обществе тогда ходили слухи, что старец Григорий вместе с царицей стоят за сепаратный мир с немцами. Рубинштейн же был известен как друг и частый гость Распутина. Я не исключу, что арест банкира был еще и попыткой прозондировать почву, что не исключает влияния друзей Алексеева из московского купечества.
Рубинштейну вменили в вину скупку страховых обществ в Москве, Питере, Нижнем Новгороде. Но в перестраховании договоров, которые заключали эти общества, принимали участие шведские фирмы: они разделяли ответственность с русскими, принимая на себя часть рисков. Контрразведчики уверяли, что скандинавские компании находятся под немецким контролем. А поскольку фирмы Рубинштейна работали и с военными заказами, то теоретически по этой цепочке можно было узнать, скажем, какие грузы Россия везет на фронт и другие весьма важные подробности. Таким образом, Рубинштейн, по версии Батюшина, организовал утечку секретных сведений.
Причем Батюшин не остановился на Рубинштейне. Его люди заявились с обысками на Невский проспект, в штаб-квартиры ведущих петербургских банков. Повесткой вызвали руководителя Русского банка для внешней торговли Давыдова. Для петербуржцев это был шок.
Столичные банкиры находились в полной прострации. Они поняли, что та модель, которую создавали в начале XX века, рухнула. Государство больше не страхует их деятельность. Сейчас они худо-бедно отбились от Батюшина, но завтра может прийти кто-нибудь другой — и все повторится. А новый министр финансов Петр Барк, бывшая креатура Кривошеина, не смог защитить выходцев из Минфина. Столичные банкиры были им недовольны — они лоббировали нового кандидата на пост министра финансов, но неудачно. Таким образом, вся система летела к чертовой матери. И петербуржцы постепенно переставали ориентироваться на государство.
Осенью 1916 года мы видим трансформацию крупнейшего российского банка — Русско-азиатского. Среди ведущих акционеров появляются новые лица — казанские купцы Стахеев и Батолин, которых привлекли для усиления петербургской группировки. Путилов делает ставку на них, но это уже его личная инициатива.
Параллельно с этим петербуржцы потерпели еще одно поражение — в нефтяной промышленности. В начале XX века огромная роль нефти была уже понятна. Но основные нефтяные активы России в то время сосредоточились в руках двух частных коммерческих структур. Одной из них было товарищество Нобеля — огромный конгломерат фирм, а другой — компания баронов Ротшильдов, которая дислоцировалась в Париже. Ротшильды поделили с Нобелем российскую нефтянку, и это позволяло им регулировать отрасль по своему усмотрению: они могли играть на понижение или на повышение цены, захватили всю транспортную инфраструктуру, и перед ними все были вынуждены склонять голову. На исходе 1910-х годов в правительственных кругах Петербурга решили, что ситуация, когда частные компании занимаются эксплуатацией нефтяной отрасли исключительно в своих интересах, недопустима. И тогда государство предприняло попытку обуздать их. На нефтяных королей была натравлена петербургская банковская группа. Семь из десяти крупнейших столичных банков объединились в консорциум с одной целью: скупить контрольный пакет акций товарищества братьев Нобель.
К сожалению, эта эпопея выпала из поля зрения исследователей кануна революции, что, на мой взгляд, недопустимо: это все равно что рассказывать о постсоветском периоде нашей страны и даже не упомянуть о деле «Юкоса». Между тем значение этой экономической борьбы было огромным. Собственникам предоставлялся традиционный выбор: или уйти восвояси, или остаться в бизнесе на правах миноритариев. Но допускать их к управлению в дальнейшем, естественно, никто не собирался. Нобели на это категорически не согласились. И разгорелась экономическая схватка, которая очень быстро получила политический оттенок. Защита нефтяной цитадели Нобелей превратилась в некое общее дело либеральных сил, которые заявляли, что сражаются против реакционной бюрократии и ее цепных псов, под которыми понимались петербургские банки.
На стороне Нобелей выступили не только либеральные силы самой России, но и их зарубежные партнеры. Петербургской банковской группе повсюду начали чинить препятствия, и в итоге ее атака захлебнулась. Она не смогла набрать искомое количество акций. К концу августа 1916 года окончательно стало понятно, что никакого контрольного пакета петербургским банкам не видать. Это означало, что правительство утратило хватку, а его верные псы не способны загрызть того, на кого укажет хозяин.
Либеральная же оппозиция, разумеется, вдохновилась своими победами и в деле Нобеля, и в деле Рубинштейна. Ее представители поняли, что брешь пробита и надо давить. Коновалов, Гучков, Рябушинский, киевский купец Терещенко, у которого петербургские банки отбирали сахарные активы, — все они объединились против царской бюрократии и николаевского двора. Гучков участвовал в подготовке заговора с целью смещения Николая II и его замены на более управляемую венценосную особу, которая дарует ответственное министерство. Его партнеры финансировали партии социал-демократии, держа их в качестве младших союзников. Трудовик Керенский и меньшевик Скобелев в 1916 году буквально бегали на побегушках у олигарха Коновалова и слушали его наставления. Таким образом, московская буржуазия внесла лепту в подготовку Февральской революции. Но надежды на то, что ее представители будут играть ведущую роль в новой революционной России, не оправдались.
