Красные виноградники

рукой.

«Красота умиранья сильней…»

Красота умиранья сильней
убывающей мощи рассвета.
С каждым утром лишь небо синей
глубины уходящего лета.

Ночью каждою – оземь мороз
звонким эхом разносит по лесу
перезвон этих льдинок из звёзд,
опустившись в бадейку, где месяц

Сам не свой, а поди ж ты, торчит
острым краем, хрустальной зацепкой.
Гулкий морок, щемящий в ночи,
бесприютность пространства… а сердце

всё сильнее сжимается. Страх.
неизведанность горькой юдоли.
И покачивается на волнах
неразгаданная дотоле

красота умирающих грёз,
возрождающихся ежечасно.
В сопричастьи желанен и прост
мир, пропитанный болью несчастий.

«Ещё некоронованный король…»

Ещё некоронованный король;
ещё инкогнито прекрасная принцесса,
где за высокой перевал- горой
запуталось в предвиденьях предвестье.

Ещё не пала на поля роса;
ещё не слышно птичье щебетанье.
но брезжит свет. И тьма в бега
вот-вот ударится пред первыми лучами.

Я не жалею ни о чём. Но жду —
судьба свершится почестями ль, роком.
Пусть скалы рушатся – спокойно пережду
крушенье славы и успеха рокот.

Немного слов и много тишины.
Поэзию питает жизнь-источник,
где радостью и болью взращены,
напоены их вечным светом строки.

Запечатлеются на каменной скрижали
и в книге жизни проступают вновь и вновь
слова, дарующие благость и любовь,
вобравшие всю радость, горе и печали.

«Великий плут! В трагической гримасе…»

Великий плут! В трагической гримасе
выходит жизнь на шаткий свой помост,
и меркнет свет. Здесь все причины гаснут.
Лишь светлячки поддерживают мост —

опору хрупкую для вёрст и расстояний
плутающему в поисках пути.
…Заблудший ангел крылья вновь расправил
и оттолкнулся плотью от земли.

«Из тысячи жизней да сложится жизнь…»

Из тысячи жизней да сложится жизнь.
Сквозь боль и страданье – надежда на счастье.
И вихрем событий и судеб кружить,
во всём становясь неотъемлемой частью

всего мирозданья. А солнечный луч,
прорезавший тьму, новый день возвестивший,
уж пишет событий сегодняшних ход
на чистом листе в книге жизни открытой.

«Разорванное в клочья время…»

Разорванное в клочья время
в пух разлетается. Собрать
обрывки эти воедино,
вернуть покой и благодать

душе измученной. А телу
оставить облик прежних дней.
И чёрное перо по белому
скрипит, скрипит… Иных путей

нам во Вселенной, знать, не дадено.
а если было, то давно
судьбой-цыганкою украдено.
Вслед за воровкой кочевой

скрипят колёса по обочине
заезжей жизни городской.
…Монетой звонкою расплатится
с тобою месяц золотой.

В эпоху перемен

Моему поколению

Нас в тридцать три распяли на кресте
и воскресили уже в новой жизни.
Мы думали – спаслись.
                               И в суете
задёрганной, затравленной Отчизны

мы рассуждали: – Доживём свой век,
а там… Пускай история рассудит.
Как слеп в своих сужденьях человек!
Мозг – примитивное и грубое орудье

в твоих руках, Господь. Гляжу назад
и ничего-то в будущем не смыслю.
а всё, что Бог хотел тебе сказать,
Он говорит посредством этой жизни.

«Река иссохшая любви…»

Река иссохшая любви.
По берегам глухой печали,
оцепенелые, молчали
душа и музыка. Вдали

в рассветной тишине – шаги.
И вздох глубокий облегченья:
жизнь – это способ разрешенья.
но только сам себе не лги.

«Ненавидеть – это всё же помнить…»

Ненавидеть – это всё же помнить.
Разлюбил – как вовсе не любил.
Как ладонь в кулак, сжимает площадь
переулки, улицы, мосты,

перекрёстки, вывески, бульвары,
подворотен матерный язык.
Поворот.
            Ещё.
                  И панорама:
хоть упрись.
                 Ну что ж, упрись.
                                        Тупик.

«Дорога вся на виражах…»

Дорога вся на виражах.
Мчим, не снижая оборотов.
С тех пор, как взрыв большой потряс,
меридианы и широты

сменяются.
               Калейдоскоп —
пейзаж непрожитых событий —
всё позади. И – разворот…
Скрип тормозов. Души обитель

земная. Времени песок,
а маревом туманным – дали
нам перескажут назубок
прошедшее через воспоминанье

бесповоротное житьё,
что так стремилось сбыться явью.
Зачем, избрав небытиё,
решился этот мир оставить?

«И тогда телефонный звонок…»

И тогда телефонный звонок
захлебнулся по горло в крови.
Будь вовек же, как перст, одинок
на высоком