старых игроков в новых нарядах и испытывал желание смеяться просто потому, что ничего другого уже не оставалось.
…Их было двое. Я имею в виду, по эту сторону прозрачной стены.
Хаммер выразительно постучал дубинкой по раскрытой ладони и сказал:
– Дружище, давай без фокусов. У меня был тяжелый день.
Насколько тяжелый, было видно по нему. При его габаритах и силе дубинка казалась совершенно лишней. И я был уверен, что настоящий священник побрезговал бы ею.
Лидия, смотревшая футбольный матч по черно-белому телевизору, повернулась, чтобы взглянуть на меня, только на секунду. Но этого мне хватило. Правда, одно мгновение я пребывал в растерянности, соображая, что же не так с моей бывшей женой. Вернее, с той, которая выглядела, как моя бывшая жена, не постаревшая ни на один час со дня своей смерти. И тут же понял: у нее были глазные яблоки Пурпурной Леди – этот их замечательный красновато-фиолетовый оттенок нельзя было спутать ни с каким другим.
Я перевел взгляд на экран. Она смотрела финал чемпионата мира двадцатилетней давности. Что-то подсказывало мне, что это прямая трансляция. Но я знал окончательный счет. Моя игра также была проиграна с самого начала.
В этот момент из интеркома раздался голос сцейрава, скомандовавший: «Хаммер, тащи его сюда».
Экс-священник приблизился ко мне вплотную. Да, это был отлично сделанный «мешок». Его выдавал только запах.
Повернув голову, я краем глаза увидел, что позади меня уже нет двери. Тускло освещенный коридор стягивался в серую мутную щель – эдакое влагалище новой матери-реальности, из которой должны были появляться недостающие куски. Плоть и что там еще...
Лидия стала за моим левым плечом. По внутренней стороне век прошагали ангелы с перебитыми крыльями – целая эскадрилья изгнанников неба. Чем еще должна быть для них Земля, как не дурдомом, следственным изолятором и лагерем для перемещенных лиц одновременно?
Я ожидал чего-то в этом роде. Только мое заточение могло продлиться невообразимо долго. Настолько долго, что любая мыслимая пытка показалась бы наградой. Касательно же места заключения я не сомневался, что сцейрав с присущим ему юмором выбрал бы освободившуюся Клетку Велиара, а мое тело использовал бы для очередного своего великолепного «мешка». Ручная работа во все времена ценилась высоко.
Дергаться не имело смысла. Меня несло течением водоворота, и я уже был совсем недалеко от сливного отверстия. Но само присутствие Хаммера и Лидии означало, что сцейрав решил доиграть свой фарс до конца.
Лидия возложила свои холодные ладони на мою голову, и я почувствовал ласку этой нечеловеческой прохлады, словно очутился в оазисе посреди раскаленной безводной пустыни. И тьма опустилась, как занавес, отделивший меня от утомительной пьесы, как исполненное последнее желание приговоренного. Я сильнее чем когда-либо жаждал обрести покой – окончательно и бесповоротно. И, конечно, был жестоко обманут.
(...Боль... Кровь – но опять не моя... Шорохи насекомых, громкие, как обезьяний рев в джунглях... Кровавый прилив... Бриз, несущий запахи разложения... Притяжение лун, которые плывут надо мной... Опахала пальм в руках у черного раба ночи... Лица, изъеденные оспой... Грохот землетрясения, грохот барабанов... Обнаженное сердце на алтаре – но еще не мое... Звезды летят со скоростью кошмара... Леопард охотится во мраке... Сияющие звериные глаза... Небо – пятнистая шкура... Содранная кожа – но еще не моя... И снова боль – круг за кругом, тень за тенью, жертва за жертвой...
Но вот я снова слышу чей-то шепот, и это утешает меня, хотя должно пугать. Да, утешает – до тех пор, пока я не начинаю различать слова: «Где ты, Габриэль? Где ты, неприкаянный бродяга? Тебя убили у меня на глазах, но я не верю, что ты умер. Демоны не умирают. Ты навсегда поселился во мне... А боль... Что ты знаешь о боли, сынок? О вечной пытке, когда вырванная душа кружит возле обугленной черной плоти в пустынной яме отчаяния? И рядом нет даже палача, которого можно ненавидеть или любить...»)
…Сомнамбула – мой связной. Мой шпион в мире живых. Наверное, я никогда не узнаю, зачем мне понадобилась его плоть. Маскарад продолжается. Это хуже, чем игра. В игре хотя бы есть правила. Но правила означают ограничения. Я избавился от многих из них. Не от всех. Липкая паутина мнимой реальности еще крепко держит меня. Связь кажется нерасторжимой, но я видел следы тех, кто сумел ее разорвать.
Мои веки приоткрывает свет – призрачный и неприятный, словно сияние луны, отраженное в лезвии опасной бритвы. Издалека доносится звон монастырского колокола, от которого веет неутолимой тревогой и столь же неутолимым одиночеством. Я узнаю это место – его нельзя найти наяву, но зато здесь сразу ощущаются печаль и нежность обреченных.
Из темноты проступают очертания распятия и стоящей на коленях женщины в монашеском одеянии. Она находится ко мне боком и держит перед собой раскрытую ладонь пальцами вверх. Но это не Мария – просто еще одна побочная жертва чьей-то погони. Мария появляется позже. Ее приводят те двое, затем меня оставляют с ней наедине. Когда я различаю ее теперешний облик, из моей груди вырастает дерево, питающееся кровью, и тянется ветвями к моему полуночному солнцу…
– Значит, ты была здесь…
– Мы оба были здесь. Только ты не знал об этом.
– Все это время?
– Что такое время?
– Оно убивает.
– Не говори глупостей. Разве можно убить то, что мертво?
– Ты тоже умерла?
– Если у твоей жизни нет конца, почему у моей смерти должно быть начало?
– Для мертвой ты неплохо играешь словами…
– Я только поддерживаю разговор.
– К черту разговор. Иди ко мне.
Она приближается на расстояние дыхания. Я касаюсь ее щеки. Чувствую жар. Моя рука почти прозрачна. Может, это тот самый случай, думаю я, когда призракам являются живые. Чтобы кое о чем напомнить. Но о чем?
Я привлекаю ее к себе.
Она меня не разочаровала.
С крыши дома-призрака открывался прекрасный вид на залив. О городе напоминала удаляющаяся россыпь огней на севере, но гораздо ярче пылал закат. Наш полет был неощутим – мы уже становились испаряющимся иероглифом на шелке вечерней зари. Вино и небо были одного оттенка. Сцейрав откупорил бутылку, поднятую со дна моря. Он был в костюме цвета выбеленной кости, Дырка – вся в красном. А я обзавелся еще парой «монет».
На столе среди бокалов стояла пустая Клетка. Тут же лежала маска из кожи, в которой с трудом можно было узнать лицо Лидии. Велиар был на свободе, и я догадывался, что это означает. Но напоследок хотел понять, изменилось бы что-нибудь, если бы таола добилась своего и заполучила Клетку.
После третьего бокала сцейрав доверительно сообщил мне:
– Знаешь, братец, от тебя мало толку. Даже не знаю, что теперь с тобой делать.
– Правда, – пришлось согласиться мне. – Я сейчас вне игры. Но ты мог бы кое-кого придержать.
– С чего бы мне это делать?
– С того, что торговля умирает последней.
– Ты уже продал все, что мог. И всех, кого мог.
– А как насчет этого? – Я наклонился вперед и обеими руками раздвинул волосы на темени, чтобы стала видна отметина. Знак изгнанных. След прикосновения
Сцейрав посмотрел прищуренным глазом, словно измеряя уровень возможного блефа, затем этот его глаз заблестел, как зеркало. Он цокнул языком и предостерегающим жестом велел Дырке заткнуться.
– Интересно. Весьма интересно. – В такие минуты сцейрав чрезвычайно напоминал богатого коллекционера, оказавшегося в шаге от приобретения очередного шедевра. Но не было ничего более обманчивого, чем это сходство.
