Другой участник их беседы обратился к Ребману:
– В России много народу и много глупостей!
– Наоборот, – отозвался первый, – нет худа без добра. Если бы все ценные инструменты оказались в руках музыкантов, то через сто лет от них остались бы одни обломки. А так несколько шедевров останутся в целости и сохранности.
Они по очереди посещают всех членов «кружка», отправляясь то к одному, то к другому. Чтобы ответить на все приглашения, просто не хватает вечеров. Если скажешь по телефону, что у тебя другие планы, сразу слышишь в ответ: «Да нет же, приходите к нам, для вас у нас двери всегда открыты!» И тогда уже просто невозможно отказать, чтобы не обидеть хороших людей. Однажды, когда Ребман пропустил один из вечеров, на следующее же утро ему позвонил Арнольд, чтобы узнать, по какой причине он вчера не пришел?
– Там был новый гость, замечательный скрипач, вам непременно нужно с ним познакомиться.
И вот на одном из следующих вечеров новый гость тоже присутствовал. Ребман сразу обратил на него внимание из-за формы головы, одна из тех типично «русских голов», которые через несколько лет можно было увидеть на обложках иллюстрированных журналов по всему миру – с фамилиями знаменитых генералов под ними: выдающиеся вперед скулы, короткий широкий нос и челюсти, которыми можно разгрызать гальку.
«И этот тип прекрасно играет на скрипке? – подумал Ребман. – У него же руки, как у каменщика. К тому же он еще и революционер, как говорил Арнольд».
– И он вращается в благородных кругах?
На это Арнольд вслух рассмеялся:
– Так ведь все же здесь симпатизируют его идеям. Разве вы этого до сих пор не заметили?
– И что, он что-то может, я имею в виду, как скрипач?
– Сейчас услышите.
Он действительно кое-что может, этот Михаил Ильич. Он играет, как состоявшийся музыкант, как Арнольд на органе. Он играет весь вечер или в сопровождении Арнольда, или соло. Это настоящий концерт – лучше не бывает.
Перед тем как они разошлись, Ребман спросил, какой у него инструмент и можно ли на него взглянуть.
– Конечно, – ответил Михаил Ильич, – и протянул ему золото-коричневый корпус: стан, как у девушки, а звук, как у серебряного колокольчика. – Что скажете?
– Итальянец, это точно! – отозвался Ребман. – Не могу сразу назвать мастера, так как еще не держал в руках ни одного инструмента.
Он заглянул внутрь с видом знатока. На этикетке прочел:
– «Hieronimus Amati, filius Nicolae, fecit anno…» Год изготовления неразборчиво… Ага, вот, значит, как!
Михаил Ильич с гордостью подтвердил:
– Да-да, я купил ее на первые свои сэкономленные деньги – за восемьсот рублей!
– Это дешево, – заметил Ребман.
– Нет, просто даром, – прокаркал хриплым голосом Арнольд. – В таком прекрасном состоянии, ни одного дефекта, ничего.
Пока подошел трамвай, они еще немного поболтали.
– Вы уже давно в России? – спросил Михаил Ильич Ребмана.
– Двадцать месяцев.
– И так хорошо говорите по-русски? Вы, должно быть, очень прилежно учили язык!
– Не так чтобы очень. Я, честно говоря, и не учу вовсе, а, скорее, все вбираю через уши.
– Да уж, – заметил Арнольд, – он ведь лучший слушатель в мире! Вы об этом не знали?
– Я бы хотел так знать немецкий, как вы русский, – снова вернулся к теме языка Михаил Ильич.
– Немецкий? – удивился Ребман – Но ведь он под запретом!
– Да, но только для бараньих голов, которые полагают, что запретом можно все решить. Дух ведь не запретишь. А немецкий язык – это же носитель духа, не так ли?
И тут он сказал по-немецки:
– Петр Иванович, если хотите, учите меня немецкому, а я вас – русскому. Согласны?
– Конечно, согласен. Но…
– О, только если у вас есть время!
– Да время-то у меня есть, но не хотелось бы снова выступать в роли учителя.
– Это вовсе и не нужно, – говорит Михаил Ильич, – мы просто будем болтать о том о сем: раз по-немецки, потом то же по-русски. Как нынче вечером. Можем и музицировать, если хотите. И потом скажете мне, подходит ли вам такой стиль занятий.
Ребман, конечно же, согласился. Этот вечер подарил ему единственного друга, который у него был в России.
