Батюшка улыбается:
– Вот вам и оказия освежить свои воспоминания! Простите великодушно за бестолковый вопрос – я не особенно силен в географии – но, кажется, швейцарцы хорошо говорят по-немецки, это их родной язык?
Теперь уже заулыбался Ребман:
– Боже упаси, – говорит он, – у нас есть свой язык, который немцу вовсе непонятен!
Его просят сказать несколько слов.
Ребман качает головой:
– Это не для русского уха, довольно грубый хрипливый язык захолустья.
Но он все же прочел первое четверостишье из «Вечерней песни» Самуэля Плетчера, это звучало так:
– Это не очень подходит к атмосфере нашего праздника, так что прошу меня извинить.
Но Батюшка восторженно откликнулся в ответ:
– И вы называете это хрипливым языком? Да это же музыка!
Гуляние продолжалось до трех часов утра. Затем «старики» отправились почивать, а для молодежи освободили пространство: столы и стулья сдвинули к стене, и, когда все общество расположилось на них, раздался голос:
– Через пять минут выключаем свет!
Ребман быстренько повесил свой красивый жакет, который он перед этим отдал в глажку с паром, у выхода рядом с пальто, нашел укромный уголок и еще до того, как выключили свет, задремал.
Но ненадолго: все вокруг разговаривают и вертятся по сторонам, так что не найти покоя.
Тут он поднялся, переступая и спотыкаясь о множество мужских и женских ног, пробрался к выходу и выскользнул из дома на улицу.
Здесь он увидел одинокую фигуру: Женя! Она тоже не смогла оставаться в этой суматохе.
– Прогуляемся? – предложила девушка.
– С удовольствием.
Они вошли в переулок.
– Вы не боитесь? – спросил Ребман. – Здесь слышны каждый шаг и каждое слово!
– Нет, но там внутри я уже почти начала бояться. Пришли люди не нашего круга, из Лялиных соседей. Мы пригласили их только для того, чтобы они тоже могли досыта поесть. Конечно, их поведение объяснимо и даже простительно. Но я бы не хотела, чтобы моя свадьба была такой.
Она опирается на руку Ребмана, и так они идут какое-то время.
Ребман говорит:
– Но замуж выйти вы бы хотели?
– А как же, кто же этого не хочет? Ведь нет ничего прекраснее в жизни, чем любящая семья. Для меня, по крайней мере. Разве вам бы этого не хотелось?
Ребман молчит.
И вдруг он с ужасом услышал собственный голос:
– Хотелось бы, но только если бы рядом были вы!
Женя не говорит ни слова. Только сжимает ладонь своего спутника.
Вот и все. Ни радостных объятий, ни пьянящего чувства, когда почва уходит из-под ног, – что и говорить, Ребман совсем иначе представлял себе подобное объяснение.
И тут его точно гром поразил, словно вспышка молнии озарила все беспощадным светом. В один миг он совершенно протрезвел и пришел в себя.
И видит он не небо, нет, а бездну, которая разверзлась перед ним: «Теперь я связан навеки, и вынужден буду до конца моих дней оставаться здесь, в этой стране, которая со всем прекрасным, что в ней есть, все же не станет моей настоящей родиной. Никогда он не понимал себя так ясно, как стало теперь, после того, как решение было принято и пути назад уже не было. О Жене он не думает вовсе, все его мысли только о родине, о настоящей почве под ногами, где бы он мог по-настоящему прорасти и которую он теперь безвозвратно утратил. И это открытие, словно гора, обрушилось на него и почти раздавило.
– Ты такой тихий! – услышал он вдруг Женю.
Ребман глубоко вздохнул и совсем ослабевшим голосом пробормотал:
– Эта свадебная неразбериха меня совершенно сконфузила.
Перед тем как вернуться, они условились никому ничего не говорить, а то суеты хватит еще на неделю.
– Лучше подождать, – говорит Женя, – пока у всех не прояснится в головах.
