– Во-первых, у меня нет их адреса, а во-вторых…
– Так у меня есть адрес, сейчас я вам напишу.
– Не стоит, у меня тоже есть в Москве знакомые, которым я хотел бы нанести визит.
– Ну вот, значит, встретимся в отеле за ужином. А потом пойдем поздороваемся с моей тетей.
И когда они уже сидели с Наташей и с мальчиком в санях, она помахала Ребману со словами:
– Если друзья оставят вас ужинать, не отказывайтесь, оставайтесь, сколько хотите. Вам ведь много есть чего им рассказать. А гостиница открыта всю ночь. Можете даже не звонить. Если вас не будет в восемь, отправимся без вас.
И они покатили к огромному магазину «Muir & Merelies». Ребман сначала ехал за ними и видел, как они вошли.
– А теперь вот куда, – сказал он извозчику, протягивая ему записку с адресом. И тот сумел прочесть.
–
– Далеко ли будет? – спросил Ребман.
– Нет-нет, это совсем близко.
Прошло, однако, около получаса, пока добрались.
Ребман расплатился. И позвонил в двери, на которых было написано «Георгий Карлович Медер». Открыла горничная.
– Дома ли господин профессор? – спросил ее Ребман.
– Нет, он еще в школе, – ответила та по-швейцарски, – но мадам дома.
– А когда вернется он сам? Я должен ему передать привет из Швейцарии, но я здесь ненадолго.
– Одну минуту, – сказала девушка. И тут вышла сама госпожа профессорша:
– Вы хотели бы поговорить с моим мужем? Он еще в гимназии. Я могу ему что-нибудь передать?
– Его приветствует доктор Альфред Ной.
Тут лицо дамы просветлело:
– Вы из Швейцарии?
– Да, родом-то я оттуда, – улыбнулся Месье, – но уже полтора года как путешествую.
– И теперь вы живете в Москве?
– Нет, я приехал только на два дня, сопровождаю семью, где служу домашним учителем.
– Тогда дождитесь моего мужа. Он будет вам страшно рад. С тех пор как идет война, мы не имеем никаких вестей из дому.
При слове «война» Ребман опомнился: ну да, ведь война же, а он и позабыл совсем. Вслух же сказал:
– Очевидно, здесь вы больше чувствуете войну, чем мы там, в Брянске, где и следа войны не заметно.
– В Москве заметно, особенно если говорить по-немецки! Мы ведь по происхождению немцы, доктор Ной, очевидно, вам рассказывал. Хотя родились и выросли мы в России, наши предки давно осели здесь, сердцем мы, конечно же, остались немцами.
Она сложила руки на груди, словно собралась молиться:
– Это для нас трагедия: мы здесь живем, но мы здесь не дома. Когда мы едем в Германию, там к нам относятся как к иностранцам, и мы скучаем по России. Окажись мы теперь там, нас наверняка упрятали бы в лагерь из-за наших русских паспортов. А здесь тоже нет никакой уверенности, что не случится что-нибудь страшное. Вот недавно нашего друга, семидесятилетнего органиста церкви Петра и Павла, сослали в Сибирь. Так что войну мы здесь еще как чувствуем!
– Но госпожа профессор ведь не хочет этим сказать, что в России люди подвергаются преследованию только за то, что их дедушка или прадедушка был немцем?
– В России никогда нельзя быть ни в чем уверенным, народ настолько наивен, что верит всему, что ему навязывают сверху, даже если это сущая нелепость. А на тех, кто пребывает у власти, вообще нельзя положиться. Нет, непосредственно нас это еще не коснулось. Тот наш друг – настоящий немец, и он это открыто признал. Но постоянный страх и неуверенность, пожалуй, еще хуже. Стоит заиметь в полиции или где повыше «доброжелателя», и тогда вы можете быть кем угодно и делать что угодно, – пощады не жди. В таких случаях русские не знают милосердия, усердствуют не в меру.
Они беседуют. Ребман рассказывает обо всем пережитом и о доме. О докторе Ное и как стечением обстоятельств его «выбросило» в Россию.
– К моему же счастью!
Они и не заметили, как пробило четыре. Георгий Карлович пришел «из школы», как сказала горничная. Красивый высокий мужчина с черной козлиной бородкой и головой, как у директора гимназии в Рейнгороде, хотя этот оказался намного дружелюбнее и просто человечнее того. Он был очень рад визиту Ребмана. Пригласил его пройти к себе в кабинет и рассказать обо всем. Сперва, конечно, о докторе Ное. Они были большими друзьями во времена учебы в Дрездене и с тех пор постоянно переписывались, пока это было возможно.
– Так это и теперь возможно. Я регулярно получаю письма и прессу из Швейцарии.
– С вами все иначе. Вы, в отличие от нас, можете ничего не опасаться. А нам из-за одного неосторожного слова шею свернут. В этом искусстве русская
