ревностно. Никто не имел права критиковать его, иначе самая близкая дружба превращалась в ненависть. Первая из многочисленных размолвок, которыми было отмечено самое начало истории психоанализа, произошла между Фрей-дом и Альфредом Адлером. Адлер начал развивать собственную версию психоанализа, в которой основной упор делался не на сексуальность, а на стремление к власти. Когда Адлер внезапно скончался во время проходившего в Абердене научного конгресса, Фрейд написал: «Для еврейского мальчика, вышедшего из венского пригорода, окончить свои дни в Абердене уже само по себе карьера, доказательство того, как далеко он зашел. Мир воистину наградил его необычайно щедро за ту услугу, которую тот ему оказал, противореча психоанализу».
Несмотря на то что Фрейду удалось изгнать Адлера, он так и не смог найти покоя. Хотя основателю психоанализа и удалось очистить сообщество аналитиков от «неверных», диссидентство все еще продолжало оставаться угрозой. Наибольшие подозрения у Фрейда вызывал Вильгельм Штекель, который, невзирая на свои симпатии к Адлеру, не захотел выйти из состава Общества аналитиков. Возможно, что ненависть, которую Фрейд испытывал к этому человеку, была следствием недостатков его собственной методики. И, наблюдая методы Штекеля на практике, он осознавал свои ошибки. Фрейд в своем гневе часто выходил за грань рационального. Если раньше он говорил о Штекеле как о благородном человеке, то затем изменил свое отношение к нему и заявил, что стремления Штекеля «низменны и глупы». Фрейд написал письмо Эрнесту Джонсу, в котором давал уничижительную характеристику Штекелю, называя «лгуном», «человеком, которого невозможно хоть чему-нибудь научить» и «свиньей» (он так и писал – «эта свинья Штекель»). Фрейд не только оскорблял Штекеля, говоря, что тот отвратителен и грязен, но и, казалось, испытывал внутреннюю потребность унижать его, представляя его существом мелким и незначительным. Однажды Фрейд заявил, что по своим размерам Штекель вряд ли превышает «размеры горошины». В другой раз резко отреагировал на нескромное фанфаронство Штекеля, парировавшего, что зачастую карлик, стоящий на плечах великана, видит дальше самого гиганта. Фрейд прокомментировал фразу Штекеля так: «Возможно, это и правда, только вот вошь на голове астронавта не видит абсолютно ничего».
Не избежал гнева даже тот, о ком основатель психоанализа восторженно отзывался: «Он самый значительный из встреченных мною… Он может оказаться тем, кого я ищу, чтобы возглавить наше движение» (речь о Карле Юнге). В 1910 году по велению Фрейда он стал пожизненным (!) президентом Международной ассоциации психоаналитиков. Однако уже через три года Зигмунд публично сказал ему «фи!». Карл провинился тем, что, во-первых, не уверовал в сексуальную этиологию неврозов. Во-вторых, слишком увлекся мистикой, которую рационалист Фрейд не принимал (в кабинете Зигмунда висел лозунг «Работать не философствуя»). И в-третьих, Юнг забыл упомянуть в своих лекциях по истории психоанализа имя отца-основателя, объяснив это тем, что все и так знают, кто стоял у истоков теории. Фрейд порвал не только деловые, но и личные отношения с «неверным». Он констатировал: «Трудно поддерживать дружбу при таких разногласиях».
Однажды на семейном обеде он пожаловался на измену тех, кто прежде был так предан общему делу. «Твои проблемы, Зиги, в том, – заметила ему тетушка, – что ты совсем не разбираешься в людях».
Ни одна другая научная теория не преображалась в квазиполитическое движение с централизованным управлением, железной дисциплиной, цензурой, чистками, убирающими «еретиков». Ни одна другая область знаний не была столь жестко привязана к открытиям основоположника, который отвергал любую критику и под страхом проклятия запрещал пересматривать фундаментальные тезисы. «Раскольники» называли Фрейда тираном, упрекали его в ортодоксии. Он же с маниакальной настойчивостью твердил: «Я вправе утверждать, что и в наши дни, когда я уже не единственный психоаналитик, никто не может знать лучше меня, что такое психоанализ».
Фрейд страдал тем пороком, от которого призван был избавлять его психоанализ, – подавлением. Он изгонял из сознания свои амбиции завоевателя мира. Но в то же время под маской научной школы осуществлял заветную подсознательную мечту – стать властителем, мессией, указующим человечеству землю обетованную.
Смелые и далеко идущие интерпретации психоанализа всегда подвергались острой критике коллег, порой справедливо указывавших на отрыв этих интерпретаций от логических и эмпирических оснований, фактологии и доказательности выводов, связанных с субъективной трактовкой аналитика. Одной из шуток, описывающей эту проблематику, был анекдот, заострявший проблему нахождения переноса в любых интенциях пациента: «Если я ненавижу борщ, значит, я борщ?» Другой анекдот также подчеркивал субъективную трактовку аналитика и искажения эффекта наблюдателя и эффекта ореола.
«Шведский викинг-психоаналитик на приеме. Ему жалуется пациентка:
– Доктор, я чувствую постоянную неудовлетворенность, меня что-то гнетет. Я постоянно вижу во сне башни, сигары, маршальские жезлы, заводские трубы и эрегированные фаллосы.
– Типичный случай сублимации в сновидениях. Башня, сигара, фаллос – все это подсознательные архетипы, все они на самом деле подразумевают меч. Внешним стремлением к половому акту ваше сознание подменяет желание сражаться. Само по себе это желание естественно и безвредно, если его не подавлять. Разумеется, единственный здоровый способ для вас выйти из этого состояния – поехать на войну.
Диапазон применения байки: коммуникативный тренинг, семейное и бизнес-консультирование.
Терапевтические мишени: установка долженствования, оценочная установка, механизм проекции.
Немного по-другому стали смотреть космонавты друг на друга, когда у них закончилась еда.
Мораль. Люди относятся друг к другу дружелюбно в хорошие времена. (
