Гурьев, – такие серьёзные? Бабы-яги испугались? Не ожидал от вас, господа офицеры. Да какая-нибудь товарищ Землячка [28], не закованная в железа да не опоенная бромом до надлежащей кондиции, пожалуй, поопаснее будет, чем эта карикатура. Вот не ожидал, господа, не ожидал. А вы что, батюшка?
– Господи, спаси и помилуй, – священник перекрестился, и его примеру, словно очнувшись, последовали остальные.
Гурьев воздел очи горе:
– Я услышу что-нибудь конструктивное сегодня, господа?!
– Услышите, Яков Кириллович, – пообещал священник, пристально разглядывая Гурьева. – Непременно услышите, можете не сомневаться.
– Что вы на меня так смотрите, отче? – уже почти в самом деле раздражаясь, произнёс Гурьев. – А-а-а, понимаю. Согласно вашим сведениям, почерпнутым из крайне достоверных источников, демоны боятся только двух типов сущностей: архангелов либо демонов высшего порядка. Ну, и кем же вы меня числите? Очень, очень интересно.
– Числю вас необыкновенно язвительным молодым человеком, Яков Кириллович, – без улыбки ответил священник. – Веселья, однако, разделить не могу.
– Ну, не надо, – пожал плечами Гурьев и плюхнулся в кресло. – Владимир Иванович?
– Что он… говорил?
– Просился погулять. Обещал «ффссехх уппить». Надувал щёки барона, пускал ветер, правда, спасибо, только изо рта. В общем, жалкая, ничтожная личность, – увидев, что надлежащий эффект достигнут, и лица у присутствующих несколько смягчились, Гурьев удовлетворённо кивнул: – Этот зверёк оказался даже вежливее предыдущего, он…
– Молчите! – резко наклонился к нему священник. – Не произносите даже мысленно! Он назвался?!
– Да, – Гурьев улыбнулся. – Не только назвался сам, но и любезно сообщил имя предыдущего визитёра.
– Я так и знал, – пробормотал Ладягин. – Так и знал. Я думаю, имя – это некий код информационной структуры, некая ключевая комбинация, произнеся которую, его… можно вызвать… переместить… Например… в себя… Господи, помилуй!
– Так он что же, рассчитывал, будто я, потрясённый тем, что мне открыто – ах, ох, ух! – имя демона, начну его склонять и спрягать на все лады?! И тем самым… – Гурьев прищурился. – Нет, что-то в этом, конечно же, есть. Неужели он на это рассчитывал?
– А вы… не собирались? – спросил священник, не сводя с него взгляда.
– Это когда вы на меня заорали? – приподнял Гурьев правую бровь. – Ну, я не так глуп, как вам могло бы показаться, отче. Или вы опасались, что он «зачепился» и сейчас «потянет меня за язык»?
– Представьте себе, опасался, – кивнул священник. И продолжил задумчиво: – Всё-таки странно. Ведь он не может не понимать, что иного выхода, кроме другого тела, у него нет. Почему он не попробовал?
– Потому что там были не вы и не я, батюшка, – сказал Ладягин. – А Якова Кирилловича, да ещё при мече, они боятся.
– А вы что молчите, господа? – обратился Гурьев к офицерам. – Хочу услышать и ваши соображения.
– Нет никаких соображений, Яков Кириллович, – щёлкнул каблуками Карташев. – Пока нет. Слишком мало сведений. Согласен с господином Ладягиным и батюшкой в том, что имя называлось с умыслом принудить вас к произнесению оного. Всё остальное не заслуживает доверия.
– И я не расположен ему доверять – даже в том, что касается их пресловутых имён, – Гурьев провёл тыльной стороной ладони по подбородку. – Вообще, всё это напоминает дешёвую оперетку, вы не находите?
– Нет, – отрезал священник. – Не нахожу. Что вы собираетесь предпринять?
– Собираюсь вколоть ему стимулятор и попробовать разговорить. Может, зверёк, как следует испугавшись, заставит нашего «красного барона» распеться.
– Вы что, не понимаете, насколько это опасно?!
– Отче, ему совершенно некуда там деться, – мягко проговорил Гурьев. – Вы уже убедились, что работает и меч, как детектор, и применяемые мною методы. Как только я сообщил ему о его шансах, он тут же вылез и начал, как говаривал в таких случаях мой дедушка, «казать мине козу». Уси-пуси. Обхохочешься, на самом деле. И я совершенно не понимаю, почему следует бояться какого-то солитёра. Вы как хотите, а я считаю, что это просто какой-то неизвестный науке тонкий паразит, и ничего больше.
– Науке сии паразиты, возможно, и не известны, – покачал головой священник. – Зато пастырям Церкви известны, и известны весьма неплохо. Вплоть до классификации и иерархии таковых… паразитов. И дело не в опасности этих падших духов для вас лично, Яков Кириллович. Дело в том…
– Что непонятно, как же сей дух может бояться человека, не причастившегося святых тайн и в жизни не побывавшего на исповеди, а также несущего совершенно невместный, с точки зрения богобоязненного пастыря, груз смертных грехов, среди которых самый малый – половая жизнь вне брака, – с улыбкой закончил Гурьев. – Фи, отче. У меня всё время такое чувство, будто вы меня боитесь. Я потому и пытаюсь вас рассмешить, что мне это страсть как мешает.
– Ну, если вас, Яков Кириллович, сами бесы, и те боятся, и при вашем появлении начинают многогрешные тела, в коих угнездились, в панике покидать, то чего же вы от меня-то ожидаете?! – уже несколько спокойнее отпарировал священник. – Я-то всего лишь обыкновенный смертный, хоть и пастырского сана удостоен, чего, как теперь понимаю, в силу своих способностей в Господнем промысле сомневаться, совершенно незаслуженно…
– Начинается – «аки, паки, каки», – вздохнул Гурьев. – Может, это бесы вам сомнения внушают, дабы оружие веры из ваших рук выбить? Не поддавайтесь! Смейтесь, отче. Смейтесь! Это здорово! В смысле – и для здоровья хорошо, помимо всего прочего. Ну, когда господа офицеры меня пуще чертей боятся – это мне, в некотором роде, лестно и полезно, – Гурьев посмотрел на Карташева и подмигнул слегка смутившемуся майору. – Я ведь могу и в ад повелеть отправиться, и если в этом случае страх ослушаться моего приказа более страха перед бесами окажется, мне только на руку. Однако и страх должен помещаться в некие границы, ибо парализованный страхом человек не способен думать, анализировать и делать выводы. Я вас, любезные господа мои, для того и щекочу постоянно – смейтесь, смейтесь! – дабы страх ваш слегка утихомирить, в рамочки ввести. Смешное не страшно. Мне требуется помощь ваших умов, а трепетать и благоговеть будете пред образами в церкви. Отче! – снова повернулся Гурьев к священнику. – Ну, скажите, что мне сделать, чтобы вы меня бояться перестали? Ну, хотите, облейте меня святой водичкой, помашите перед носом кадилом, наденьте крест на шею, провозгласите магические формулы – и стану я, по-вашему, православным християнином!
– Не станете, Яков Кириллович, – вздохнул священник. – Мне ли этого не понимать? Не станете. Вера вам в душу должна войти, тогда и поговорим.
Никакой веры нет, подумал Гурьев. Вера и неверие – всего лишь свойства разума, присущие либо неприсущие личности. Ничего внешнего в этом нет. На самом деле вообще практически ничего нет: есть только человек – и ветер в лицо. Этот мир человека и ветра нужно обустроить хотя бы немного. Просто жить в мире, в котором человек появился на свет, очень страшно. Надо придумать себе точку опоры. Точку приложения сил. Одним для того, чтобы жить, достаточно сущего пустяка – веры. А мне?
– А страх свой обуздывать надобно, в этом с вами согласен совершенно, – продолжил отец Даниил после некоторой паузы. – Обещаю всяческие усилия прилагать.
– Ну, хоть так, – проворчал Гурьев. – Тогда – улыбнитесь, отче, потому что после того, как я снова закроюсь с нашим подопечным, мне потребуется всё ваше самообладание.
– Вы всё-таки собираетесь попробовать?!
– Ещё как собираюсь.
– Вы ведь так и не дали мне договорить. Я просто опасаюсь – и поверьте, не без оснований, хотя вы, конечно же, моим источникам не доверяете, – что, когда вы его «разговорите», он душу-то и уничтожит окончательно! Вы его исповедаться заставите, а он…
– А священника при этом не будет. И тайна исповеди, коя велика есть, непременно нарушится. Отче, он же вам не поверит. Он решит, что мы ваньку валяем.
