тело старого товарища и предать его христианскому погребению.
Когда речь идет о том, чтобы заставить техасских рейнджеров повиноваться, работают не столько приказы, сколько просьбы. А это обращение было такого свойства, что вызвало в ответ единодушный возглас: «Идем!»
– Нам не требуется отправляться всем, – продолжает капитан. – Пойдут только рейнджеры и те из поселенцев, которые сами захотят. Остальные, кому предстоит позаботиться о женщинах и гнать домой скот, могут выступать немедленно. Мне сдается, что мы очистили дорогу от индейцев, и угрозы нового нападения нет.
Это предложение принимается без дальнейшего обсуждения, и две группы тотчас начинают подготовку к исполнению намеченных планов.
Менее чем полчаса спустя они разделяются: поселенцы вместе с женщинами, детьми и скотом направляются на восток, тогда как рейнджеры с ренегатом в роли проводника, поворачивают коней в противоположном направлении – в сторону Льяно-Эстакадо.
Глава 34. Предложение через посредника
С каждым днем Хэмерсли крепнет и начинает выходить из дому. Однажды Уайлдер, потянув друга за рукав, просит составить ему компанию и прогуляться на некоторое расстояние от жилища.
Фрэнк уступает просьбе, хотя и не без некоторого удивления. В поведении товарища угадывается какая-то загадка. Это весьма непохоже на экс- рейнджера, да и видно, что на уме у него есть нечто важное, о чем требуется посоветоваться.
Уолт заговаривает не прежде, чем они удаляются на изрядное расстояние от ранчо и любых ушей, способных их подслушать. Они останавливаются в сердце тополиной рощицы, где поваленное дерево предоставляет удобную возможность присесть.
Устроившись на бревне, проводник, все с тем же загадочными видом, делает Хэмерсли знак последовать его примеру и наконец начинает облегчать душу.
– Фрэнк, – говорит он. – Я привел вас сюда, чтобы малость пошептаться об одном предмете, который очень сильно касается малого, который сейчас перед вами.
– И о чем речь, Уолт?
– Ну… О женщине.
– О женщине!? Однако, Уолт Уайлдер, мне казалось, что нет предмета, менее занимающего ваши мысли, нежели этот, особенно в такое время и в такую минуту.
– Все так, как вы говорите, но при всем том, если ваш покорный слуга не совсем ослеп, женщина занимает не последнее место и в ваших мыслях, в том же самом месте и в то же самое время.
Меткость этого замечания заставляет щеки молодого прерийного торговца, до того такие бледные, залиться румянцем.
– Так-так, Уолт, вы вроде как хотели поговорить со мной, – пытается он замять тему. – Я готов вас выслушать. Выкладывайте!
– Ну, Фрэнк, у меня вышла заморочка с одним созданием, что носит юбки, и мне хотелось бы попросить совета у вас. Вы более меня сведущи в таких делах. Пусть я лет на двадцать вас постарше, но с женщинами дела не имел, если не считать индейских скво да одной смуглянки из Сан-Антонио, которой сейчас уже много лет. Но ни одна из них не цепляла Уолта Уайлдера сильнее, чем эта сейчас.
– Цепляла? В каком смысле? Надеюсь, вы не…
– Причем здесь надежда, Фрэнк Хэмерсли? Тут надеяться не на что, даже молитвы не помогут. Если ваш покорный слуга хоть сколько-нибудь способен различать следы, оставляемые любовью, то он уже далеко продвинулся по этой тропе. О да, сэр! Слишком далеко, чтобы идти на попятную!
– По какой тропе-то?
– Ну, по той самой, которую Кубидон топтал своими маленькими ножками, не обутыми в мокасины. Да, товарищ, Уолт Уайлдер теперь служит при нем курьером, и попал в затруднительное положение. И случилось это по причине того, что он был достаточно глуп, чтобы влюбиться – а уж это так и есть, как пить дать.
Хэмерсли удивленно пожимает плечами и смотрит на приятеля недоумевающим взглядом. Уолт Уайлдер влюбился! И в кого, интересно? Поскольку Фрэнк знает только одну особу, достойную любви, как в этом уединенном краю, так и на всей земле, то мысли его естественно обращаются к ней.
Но только на миг. Представить неотесанного рейнджера в качестве соперника – абсурд. Тем временем Уолт, развивая тему, окончательно убеждает друга, что не питает столь самонадеянных чувств.
– Без сомнения, она настоящая красотка – эта девчонка, Кончитер. Ее сияющие глазки так прострелили насквозь охотничью рубаху на вашем покорном слуге, и напрочь лишили покоя. Я неделю глаз не могу сомкнуть ни днем, ни ночью – только и думаю о ней, словно она ангел, витающий у моего изголовья. Так как мне быть, Фрэнк? Вот почему я попросил вас меня выслушать и войти в положение.
