в Берлин, и, казалось бы, о Григории в киностудии забыли. Он приходил к девяти и интересовался у секретарши, не приехала ли Королева.
– Она сейчас на Байкале, – сообщала секретарша. – Звонила, будет в конце следующей недели.
Пряхин вздыхал и спускался к себе в подвал. Там, не зная, куда себя приладить, он заваривал плиточный китайский чай и угощал им своих новых товарищей. С ними ему было легче и проще, они, как и он, были собраны в этом подвале по случаю, чтобы отсидеться и посмотреть, авось подвернется другая работа. «В этой берлоге можно просидеть до пенсии, – шутили они. – Хоть и небольшие, но деньги платят. Чего еще надо? Хочешь большие – иди в шахту». Когда узнали, что Пряхин летал на вертолете, удивились: такая птица сюда еще не залетала. Пряхин и сам не понимал, как же это его угораздило попасть сюда, но ответа так и не находил. Ставя себя на место Королевой, он успокаивался и, как бы оправдывая Жанну Андреевну, говорил: «На нет и суда нет!» Неопределенность угнетала, вроде пообещали, даже определили место, но не было логичного в таких случаях распоряжения или приказа о зачислении на работу. Идти и пытаться прояснять сей юридический момент, выяснять свою дальнейшую судьбу у Дудко не имело смысла. Ему дали испытательный срок. Чего еще? Сиди и жди! В авиации это было привычным занятием: нет погоды, нет топлива, неисправна матчасть. Первое, чему он научился в те начальные дни, это умению ждать.
Но через некоторое время Дудко напомнил о себе. Он вызвал Пряхина и поручил ему писать поздравительные адреса и, бывало, что тут поделаешь, – некрологи. Мало того, Арсений Петрович взял на себя обязанности главного редактора. Те тексты, которые Пряхин передавал через секретаршу, Арсений Петрович вычитывал с особой тщательностью. Он вызывал Пряхина на ковер, делал разнос, а после устранения, как ему казалось, стилистических и смысловых недостатков поручал Наталье Владимировне отправлять адреса по почте. Пряхина поражало, с какой дотошностью Дудко относился к написанным текстам, он демонстративно, на глазах Пряхина, правил текст, комментировал тот или иной пассаж, расставлял запятые, словно от этого зависело, будет ли дальше существовать студия или ее закроют. География адресов была обширна: депутаты Государственной думы, Министерство культуры, Союз кинематографистов, руководители фондов, компаний и другие важные персоны.
Попривыкнув к Пряхину, Наталья Владимировна порою просила его, чтобы он съездил и вручил очередной срочный адрес. Но среди этой суетливой повинности случались минуты, когда никто не радовал своим рождением и не огорчал уходом в мир иной, и тогда Пряхин, едва открывая дверь в студию, по глазам Натальи Владимировны угадывал, что сегодня все нужные люди поздравлены и других особых, срочных заданий не предвидится. А поскольку на хозяйстве она одна, то можно будет спокойно посидеть, поговорить и выпить чашку чая. Пряхин доставал из пакета сладости, которые покупал по дороге, и протягивал секретарше.
– Ну, зачем вы тратитесь?! – восклицала Наталья Владимировна. – У меня все есть.
Григорию нравились такие минуты, непривычно домашние и теплые; секретарша кипятила воду, заваривала чай, нарезала хлеб и делала бутерброды. Пряхин с улыбкой следил за нею, мысленно собирая себя по кусочкам, того, прежнего, уверенного и влюбленного в свою летную работу, слегка жалея себя нынешнего, потерянного, но старательно скрывающего это, пытающегося приладиться к новой жизни.
– А вы будете? – спрашивал Наталью Владимировну Пряхин. – Улица должна быть с двухсторонним движением.
– Нет, мне нельзя, я боюсь пополнеть. Уже скоро не влезу ни в одну юбку.
– А я буду. На улице сегодня промозгло и сыро. Кроме того, в отличие от шотландцев, я юбок не ношу, – шутил он, наливая в чай сливки и добавляя немного соли.
– Буду пить по-бурятски, – говорил он, – у меня, как у сохатого, не хватает в организме соли.
Однажды Наталья Владимировна обмолвилась, что у нее сегодня день рождения, и достала початую бутылку коньяка. Пряхин попросил подождать его, надел летную куртку и чуть ли не бегом полетел в ближайший супермаркет. Возвращаясь, возле метро купил цветы, а потом увидел в ларьке голубой шелковый платок. «А что, к ее глазам, наверное, подойдет», – подумал он и попросил продавщицу завернуть платок в цветную бумагу.
Наталья Владимировна не ожидала подарка, смутилась.
– Как ваша работа? – спросила она, примеряя перед зеркалом платок.
– Да вот, не могу коньяк совместить с сывороткой правды, – пошутил он.
– И что вас заставило писать сценарии? – поинтересовалась она.
– Нужда.
– Что, правда?
– Я шучу. Придумывая на бумаге чужую жизнь, я как бы отвлекаюсь от всего, что окружает меня, и погружаюсь в мир, который не существовал, но родился в моей голове, тот, где бы мне хотелось жить. Не тот, который есть вокруг нас, а в котором бы мне хотелось жить. Я придумываю людей, ими населяю сюжет и двигаю их от одной ситуации к другой. Потом вдруг начинаю понимать, что они живут самостоятельно и уже диктуют мне, куда они пойдут и что скажут в следующую минуту.
– Я тоже, когда не могу заснуть, начинаю придумывать, что я нарядная и красивая, – засмеялась Наталья Владимировна.
– А вы на самом деле красивая, – улыбнулся Григорий.
– Это вы говорите, чтобы не обидеть меня. Я знаю, какая я на самом деле.
– Какая же?
