Так и поступили, но Миша не остановился на достигнутом, он, как ложкой, начал вычерпывать мякоть все той же ракушкой. «Этот точно прорастет и на камне», – улыбаясь, подумала Варя.
После арбуза Миша обмякал, ложился на прихваченный Варей коврик и как истинный славянин засыпал. Проснувшись, он доедал арбуз, затем начинал строить из песка, как он говорил, дом, в котором будет жить Робинзон. Варя, чтобы малыш не скучал, начинала рассказывать о солнышке, которое днем, как жар-птица, высиживает у них прямо над головой раскаленное яйцо, которое к вечеру катится по небу в море, а там из него вылупляется красненький птенец.
– Вон, видишь хвост? – Варя показала на солнце, которое уже краем коснулось воды, и от того места к берегу бежала длинная розовая дорожка.
Миша с удивлением и вниманием смотрел на далекое, много раз видимое приплюснутое красное яйцо, которое садилось на воду. Замолкала и Варя, ну где еще она могла увидеть такой потрясающий закат! Вобрав в себя весь зной, всю усталость прошедшего дня, солнце, медленно угасая, растекаясь по воде и, казалось, спешило поскорее скрыться с глаз. Возвращаясь домой, Варя решила сократить путь и пошла прямиком через залив. И неожиданно услышала, как в траве, где виднелись расставленные рыбаками сети, хлюпающие звуки. Миша бросился вперед на звук и неожиданно остановился.
– Здесь собака! – крикнул он.
По теплой воде Варя побрела к нему и увидела, что в траве, запутавшись в рыбацкую сеть, барахтается щенок. Она подошла поближе, щенок дернулся, оскалил зубы. Тут же на противоположном берегу залива послышался плеск, трава колыхнулась и потихоньку затихла. И Варя вдруг поняла, что в рыбацкой сети запутался не щенок, а волчонок и, возможно, в траве прячется еще один.
«Должно быть, они гонялись за птицами, и один из них попал в расставленную ловушку», – подумала она.
Варя подошла вплотную к волчонку, при виде ее он, взбалтывая ногами воду, рванулся, пытаясь выбраться из капроновых пут, но тщетно.
– Ну какой же ты дурачок! – тем голосом, с каким обычно разговаривала со своим Цезарем, она подошла к бедолаге и попыталась помочь выбраться ему на волю. – А ну сиди смирно и не мешай! Как говорят, ты – це же царь! Волчонок пытался цапнуть ее за руку, но потом сделал вид, что смирился. Но едва она размотала сеть и перед ним открылась свобода, он рванулся в открывшееся окно и, смешно шлепая лапами, помчался прочь, затем уже в траве остановился, срыгнул и, подняв, как паруса, свои уши, бросился к своему собрату, который поджидал его неподалеку. Варя взяла Мишу за руку, и они двинулись дальше. Ее совсем не напугала мысль, что, возможно, в траве прячется не волчонок, а волк или волчица, здесь на косе ей все казалось простым и домашним и что, возможно, и волки знают своих соседей поименно. То и дело оглядываясь назад, Варя стала рассказывать Мише про человеческого детеныша, лягушонка Маугли, которого воспитали волки и который сам стал похож на волка.
Вернувшись на хутор, она открыла вагончик. За день ее первоклассный отель превращался в первоклассную духовку, в которой вполне можно было подогревать пироги. Чтобы проветрить помещение, она пошире открывала дверь, подпирала ее табуреткой, затем шла к Ольге. Они садились пить чай, и Варя уже в свою очередь слушала ее рассказы о житье-бытье на косе, о том, какой Володя заботливый и хозяйственный, о своей дочери, которую она хотела бы пристроить рядом. Варя просила ее спеть украинские песни, и та без лишних напоминаний затягивала о гарной дивчине и хлопце Иванке, которые не могут жить друг без друга. Иногда к Ольге на чай приходили соседи. Чаще всего появлялась высокая, худощавая, одетая во все темное, та самая сапожница Проня, про которую Варя уже была наслышана. Проня жила тем, что чинила на хуторе обувь, иногда на заказ изготавливала чучела и много лет пыталась научить этому редкому для женщин ремеслу Бодню. О ее приближении давала знать маленькая собачка, которая всегда сопровождала Проню, она еще от проволочного забора извещала: идем в гости. Из-за виноградника сапожница выходила быстро и неслышно, цыкала на собаку, и та замолкала. Опершись на тросточку, Проня молча, точно решая про себя непростую задачу, умереть сразу или погодя, поджав сухие, опаленные внутренним жаром губы, смотрела глубоко впавшими глазами на неподвижно сидевшую Ольгу, затем переводила взгляд на Варю. Но эта сцена продолжалась недолго. Когда мимо нее к себе в сарай пытался проскочить Бодня, Проня своей тростью, как шлагбаумом, преграждала ему дорогу:
– И чего ты все бегаешь? – грозно вопрошала она. – Туда-сюда, туда-сюда! Аж в ушах темно! Лучше давай сядем и выпьем.
– А ты принесла? – спрашивал Бодня.
– Да если у меня было, я тогда бы и не пришла, – сообщала Проня. – Она сделала паузу и, вытерев тыльной стороной губы, достала завернутую в бумагу копченую скумбрию. – Свежак!
Володя моргал жене, Ольга тяжело поднималась, доставала из своих запасов горилку, резала хлеб, сало и принесенную рыбу.
– Раньше мы здесь все в рыбколхозе работали, – уже разглядывая Варю, говорила Проня. – Помните? Рыбачка Проня как-то в мае, направив к берегу баркас. – Пропев первую строку, она вновь делала паузу и многозначительно поднимала трость. – Це ж про меня.
Поправлять ее в тот момент, когда над головой была занесена трость, было бессмысленно и опасно. Все дружно помалкивали: пусть будет Проня, а не Соня.
– Сколько мы кефали на Привоз отправили! – опуская трость, говорила Проня. – А когда у меня ноги отнялись, то Семен Альпов, наш бригадир, меня в одесский аэропорт и дальше в Москву. Местные врачи на меня рукой махнули, думали – конец. А вы там, случаем, Игоря Львовича не знаете? – спрашивала она Варю. – Он меня на ноги поставил, будто заново сшил. Вот, до сих пор с тросточкой, но бегаю. Я бы ему с вами рыбки послала.
Поняв, что дело на мази, Проня присаживалась на скамейку и тростью, как указкой, целила Варе в ногу.
– Мы здесь ходим, как по шарошке. Кинбурн – это не город, где все асфальтом закатано. Здесь другая обутка нужна. Ты давай принеси свои босоножки,
