– От родной, к сожалению, ничего не осталось, – ответил Сорокин. – В сорок первом эшелон, в котором мы эвакуировались, попал под бомбежку. Страшно вспомнить. Горела станция, вагоны, все кругом трещало, рвалось. Меня вытащили из-под шпалы. Потом узнал: в вагон было прямое попадание. Говорили, чудом уцелел. Собрали нас, переписали фамилии и повезли дальше на машинах. Потом снова на поезде. Привезли нас в Иркутск, там меня и еще одну девочку взяла добрая женщина. У нее у самой трое ребятишек. Помню, овсяную кашу ели. Летом лучше было, огород кормил. Вот так и жили: не хуже и не лучше других. В сорок четвертом мужа у нее убили, нас забрали в детдом. Эта женщина для меня сейчас мать родная.
Сорокин бережно положил фотографию в карман, лицо вновь стало хмурым и отчужденным.
– У нас на стоянке уголь есть, техдомик отапливаем. Ты скажи адрес, завтра с утра подбросим пару тонн, я думаю, хозяйка возражать не станет.
Он быстро глянул на меня, улыбнулся одними глазами.
– Она тогда у тебя вот где будет. – Добрецов крепко сжал кулак.
Сорокин тяжело посмотрел на него, будто пригвоздил к стулу. Лешка замолчал на полуслове, отвернулся к окну, на пиджаке скупо блеснули пуговицы.
– Это, к сожалению, все, что я сейчас могу для тебя сделать.
Ничего такого Сорокин не сказал, но с меня он точно половину ноши снял, и хотя с квартирой все оставалось по-прежнему, управдом уже не казался страшным. Теперь я был не один, а это сейчас значило многое.
В коридоре увидел второго пилота Игоря Бумажкина, с которым вместе заканчивали летное училище. Он прикреплял к стене лист бумаги. На листе нарисованы хоккейные ворота и чем-то похожая на самолетное колесо шайба. В конце зимы в аэропорту проводилось первенство по хоккею, у нас подобралась неплохая команда. Мы надеялись выиграть главный приз. «Теперь, пожалуй, не придется поиграть».
С Игорем мы познакомились на медицинской комиссии и с тех пор не расставались. Вместе ходили на каток, играли в хоккей, наши кровати стояли рядом. Мы не могли друг без друга, и при распределении Игорь попросился в Иркутск, хотя у него было направление в Белоруссию.
– Иди сюда, – махнул рукой Игорь, – вот кстати. Завтра играем с технарями.
Бумажкин улыбнулся, протянул мне широкую ладонь. От него пахло рыбой, он только что прилетел с Байкала. Лицо у Игоря было красное: солнце, еще несильное у земли, на высоте, через стекло кабины, успело опалить кожу. Игорь выше меня на целую голову, комбинезон на нем, шутили летчики, сшит меркой на индийского слона.
– Не могу, – вздохнул я. – Нет времени.
– Ты что! Без тебя обязательно проиграем.
– Я ребятишек привез с собой.
– А, – сочувственно протянул Игорь. – Куда ты их, в интернат?
Мне стало даже забавно. Оказывается, мысли у многих работают одинаково, на короткое замыкание, и, наверное, случись такое с другим, я бы сказал то же самое.
– Нет, будут жить со мной. Без меня они, как цыплята без курицы.
– Что верно, то верно, – глубокомысленно протянул Бумажкин. – Пусть Сорокин квартиру выделяет. Я с ним сейчас же поговорю.
– Уже без тебя решили, кому дать, кому нет, – сказал подошедший Добрецов.
Игорь не ответил, только прищурился, молча достал из портфеля гигиенический пакет, набитый омулем, протянул мне.
– Возьми ребятишкам. А вечером я заскочу к тебе. Ты все там же, у Мироновны?
– Пока у нее.
– Ожогин прописку дал?
Осенью мы ходили к управдому вместе, жил он с Бумажкиным в одном доме, но ничего у нас не получилось.
– Какой там! Жить не разрешает, дом-то под снос.
– Чего он, не понимает? – воскликнул Бумажкин. – На дворе зима.
– Ты как пустая бочка – шуму много, а толку мало, – едко сказал Добрецов. – Орать все мастера, а вот помочь – никого не найдешь. – Он повернулся ко мне, спросил деловито:
– Ты с управдомом разговаривал?
– Его я не видел. Передала хозяйка. Сегодня сам к нему пойду, мне терять нечего.
– Конечно, надо его тряхнуть, – сказал Добрецов. – Нет такого закона, чтоб зимой выселяли. И я с тобой схожу.
– Давай прямо сейчас, – повеселел я, – пока он на работе.
В предместье мы приехали поздно. Быстро темнело. Редкие прохожие торопливо пробегали мимо темных кладовок, глухо брякая щеколдами, ныряли в узкие ворота. Где-то за каменными домами устало бренчал трамвай, и я знал, что уже через полчаса, точно в фойе кинотеатра после третьего звонка, на улицах будет тихо и пустынно.
Вера с Костей сидели в комнате, не зажигая света. Мне даже показалось, пока я ездил в аэропорт, они не стронулись с места. Так обычно сидят на
