Сапрыкин достал нож, аккуратно вспорол шов на брезенте и вытащил из мешка фанерный ящик. Лезвием ножа поднял крышку. Внутри оказалась еще одна упаковка, на этот раз из газетной бумаги. Сапрыкин сорвал бумагу. Плотно, один к другому в ящичке лежали коричневатые куски хозяйственного мыла.
– Только и всего, – разочарованно протянул Сапрыкин.
– А чего ты хотел, – улыбнулся Сушков. – Чтоб тебе тушенку сюда положили! Сколько я помню, из Бодайбо одно мыло посылают. Пожалуй, я кусочек возьму, рубашку постираю, а то вся потом провоняла.
– Послушай, Изотов, давай заодно и твой портфель ковырнем, – хитровато прищурился Сапрыкин. – Может, там еще одна бутылка завалялась. Что-то ты его все время за собой таскаешь. Спать – и то под голову кладешь. А может, как и этот, – Сапрыкин кивнул в сторону реки, – золото там хранишь?
– Этот портфель, ребята, подороже десятка ваших самолетов будет, – улыбаясь, сказал Изотов, – даже если их всех загрузить золотом. В нем, – Изотов хлопнул ладонью по портфелю, – будущая железная дорога. Она уже строится. Скоро здесь начнутся работы. Если, конечно, не помешают.
– Кто это помешает?
– Могут. – Изотов потеребил подбородок, некоторое время молча смотрел на реку, затем повернулся к Сушкову. – Германская армия где сейчас стоит? Вдоль нашей западной границы. Думаю, неспроста они там расположились.
– У нас с ними договор о ненападении, – заметил Сушков.
– Договор есть. Правильно, – согласился Изотов. – Только вот что я хочу вам рассказать. Перед командировкой заезжал я к брату в Читу. Он в Забайкалье служит, командиром бригады. Думаю, погощу у него дня два. А его среди ночи вызвали, в эшелон – и на запад. К чему бы такая спешка, а? Кумекаете? Мне ведь пришлось повоевать с ними.
Изотов задрал рубаху, показал сизый шрам на ребре.
– В шестнадцатом в Галиции получил.
– Да если полезут, мы им покажем кузькину мать, – махнул перед носом кулаком Сапрыкин.
– Этим сейчас, брат, много не навоюешь, – усмехнулся Изотов. – Я думаю, хватит нам сидеть. Нужно рубить плот и сплавляться по реке. Здесь можно сидеть до морковкиного заговенья.
– А золото, как с ним быть?
– Золото возьмем с собой, – сказал Сушков. – Оставлять его в тайге нельзя.
– Я вот приглядываюсь к тебе, – положив руку на плечо Изотову, проговорил Сапрыкин, – вроде бы ты мужик нетрусливый. А пошто там, в самолете, в грозу испугался? Чего бояться-то? Все равно двух жизней не бывает. Чему быть – того не миновать.
– Да я разве за себя испугался? Когда одни и нет никого за тобой, то и умирать легче, ну, не легче, спокойнее, что ли. А у меня дети. Младшему еще только три года.
– Верно говоришь, – подумав, согласился Сапрыкин. – Ради них живем.
– С собой туда ничего не захватишь, – раздумчиво сказал Изотов. – Все останется им, нашим ребятишкам.
– Эй, мужики, хватит философствовать, – остановил их Сушков. – Деревья на плот валить надо. И Лохова зовите. Хватит ему там штаны просиживать. Пусть разомнется малость.
ПРОБИТОЕ КРЫЛО
Сушкова искали до осени, в основном охотники-промысловики. Выделить для этого самолет не представлялось возможным – шла война, на учете был каждый литр бензина. А к зиме, когда выпал снег, поиски были прекращены. Вскоре самолеты передали в распоряжение Государственного Комитета Обороны, и летчиков гидроотряда перевели в Забайкалье, на станцию Бичура.
Место не ахти какое, голая степь да небо. Есть еще заросшее травой, похожее на заржавевшую тарелку озерко, да на железнодорожной станции хорошо видимый с воздуха ориентир – прокопченная паровозным дымом водокачка.
Круглые сутки гудят на станции рельсы, идут на запад эшелоны, пиликают гармошки. Ситцевой волной выплескивают к вагонам бабы, ребятишки из окрестных деревень – ищут среди солдат родных, знакомых.
На аэродроме свои заботы: едва высунется солнце, раздается сухой кашель остывших за ночь моторов, заходит ходуном устоявшийся над степью воздух и один за другим поднимутся самолеты, улетят на рудники. За день летчики делают по шесть-семь рейсов. Ночью работа техникам – при свете шахтерских ламп снуют они вокруг самолетов: делают профилактику двигателям, клеят заплатки на плоскости, меняют колеса.