По медленно светлеющему кружку неба мать поняла, что снова рассвело, и долгая тёмная ночь наконец миновала. В колодце стояла такая тишина, что ей стало страшно. Она увидела красный луч, упавший на стенку колодца высоко над головой: взошло солнце. Мать прислушалась — в деревне было почти так же тихо, как на дне колодца, лишь иногда до неё доносился странный, словно нереальный, грохот, напоминавший раскаты грома. Моя мать не знала, придут ли с наступлением нового дня её родители к колодцу, вытащат ли их с братишкой наверх, в мир, где воздух свеж и ярко светит солнце. Туда, где нет мрачных змей и чёрных худых жаб. Ей казалось, будто вчерашние события произошли очень-очень давно и она провела в колодце полжизни. Она думала: «Папочка, мамочка, если вы не придёте, то мы с братишкой умрём в этом колодце». Мать ненавидела своих родителей, которые скинули дочь и сына в колодец, а теперь и не показываются, не интересуются, живы ли дети. Она решила, что, увидев родителей, непременно закатит истерику, выплеснет обиду, теснившую сердце. Где уж ей было знать, что в тот момент, когда она с ненавистью думала о родителях, её мать, мою бабушку, уже разорвало на куски взрывом миномётной мины в медной оболочке, а отцу, моему дедушке, который высунулся над земляным валом, японец метко снёс полчерепа. Она мне потом рассказывала, что до сорокового года все японские солдаты были искусными стрелками.
Мать беззвучно молилась: «Папочка! Мамочка! Приходите быстрее! Я хочу есть и пить. А братик заболел. Если вы не придёте, ваши дети погибнут!»
Она услышала, как с земляного вала, а может, и не оттуда донёсся слабый звук гонга, а потом кто-то крикнул:
— Есть кто живой? Есть или нет? Черти отступили… Командир Юй пришёл!
Прижимая к себе братишку, мать осипшим голосом что есть мочи завопила:
— Есть! Есть живые! Мы в колодце! Спасите нас скорее!
Она кричала и одной рукой начала раскачивать привязанную к журавлю верёвку. Так продолжалось битый час. Рука, которой она прижимала братика, невольно разогнулась, и малыш упал на землю, пару раз вяло застонал, а потом затих. Мать прислонилась к стенке колодца, её тело скользнуло вниз, и она, совсем обессилев, потеряв всякую надежду, осталась сидеть на ледяных кирпичах.
Маленький дядя забрался к ней на колени и невыразительно бубнил:
— Сестрёнка… я хочу к маме…
У матери защемило сердце, обеими руками она крепко прижала малыша к груди и пробормотала:
— Аньцзы… папа с мамой нас бросили… Мы с тобой помрём в этом колодце…
Мальчик весь горел, моя мать словно бы обнимала печку.
— Сестрёнка, я пить хочу…
Мать увидела напротив себя на дне колодца зеленоватую лужицу с грязной водой. Там было углубление, и тьма сгустилась сильнее, чем в том месте, где она сидела. Спина сидевшей в воде тощей жабы была усыпана чёрными пупырышками размером с горошину. Светло-жёлтая шкурка на груди жабы тревожно подрагивала, а выпученные глаза сердито уставились на неё. Мать передёрнуло, и она зажмурилась. Во рту пересохло, но она решила, что лучше умрёт от жажды, чем станет пить грязную воду из лужи, в которой только что мокла жаба.
У дяди температура поднялась ещё накануне днём. С тех пор как их спустили в колодец, он практически не переставал плакать и доплакался до того, что потерял голос, и теперь только пищал, как умирающий котёнок.
Утро мать провела в ужасе и панике — ужасе из-за грохочущей канонады, а панике из-за того, что братишка так страдал. В свои пятнадцать лет мать была ещё довольно хилой, ей даже в обычное-то время было тяжеловато носить на руках пухлого братишку, а уж тем более трудно сейчас, ведь он без конца вертелся. Она хлопнула братика по попе, но маленький негодник в ответ бесцеремонно укусил её.
После того как у маленького дяди поднялась температура, он впал в забытьё и обмяк. Мать, обнимая братишку, сидела на обломке кирпича, пока зад не затёк, а ноги не онемели. Выстрелы звучали то реже, то чаще, но так и не затихали. Солнечный свет потихоньку перемещался с западной стенки колодца на восточную, затем снова стемнело. Мать поняла, что просидела в колодце целый день, пора бы родителям прийти. Она потрогала личико братика и ощутила обжигающее, как пламя, дыхание мальчика. Тогда она положила руку на трепетавшее сердечко братика и услышала хрип в его груди. Она тут же решила, что братишка, возможно, при смерти, задрожала всем телом, но потом постаралась отогнать эту мысль и стала себя утешать: пускай побыстрее стемнеет, тогда даже воробьи и ласточки вернутся в гнёзда на ночлег, тогда придут и папа с мамой.
Солнечный свет на стенке колодца стал оранжевым, а потом тёмно-красным, застрекотал сверчок, спрятавшийся в шве кирпичной кладки, а сидевшая там же, в щелях, стая комаров тоже завела свои моторы и взлетела. Мать услышала рёв орудий, потом ей показалось, что к северу от деревни кричат люди и громко ржут кони, а потом с южной околицы донёсся, словно гул ветра, звук пулемётной очереди. Голоса людей и цокот копыт ворвались в деревню, как приливная волна. В деревне воцарился полный хаос. Вокруг колодца то громко стучали копыта, то раздавался топот ног. Мать услышала, как перекрикиваются японцы. Дядя издал болезненный стон, мать закрыла ему рукой рот, а сама задержала дыхание. Она ощутила, как под её ладонью братишка вертит головой, и услышала громкий стук своего сердца.
Потом солнечный свет постепенно померк, и над колодцем повисло раскалённое докрасна небо. Трещал огонь, в воздухе летал пепел. Среди рёва пламени слышались детский плач и пронзительные крики женщин, а ещё блеяние овец или мычание коров, так сразу и не скажешь. Даже сидя на дне колодца, мать чувствовала сильный запах гари.
Она не знала, как долго тряслась от страха внизу, пока наверху бушевал пожар; ощущение времени уже покинуло её, но она остро воспринимала произошедшее. Когда лоскут неба над её головой посерел, она поняла, что пожар вот-вот потухнет. На стенах колодца плясали сполохи слабеющего огня — то ярче, то тусклее. Какое-то время в деревне звучали разрозненные выстрелы и был слышен грохот рушившихся домов, а потом наступила полная тишина, и на небе, которое мать видела из колодца, зажглись тусклые звёзды.
Мать заснула окоченевшая и проснулась окоченевшая. Глаза уже привыкли к сумраку в колодце, она подняла голову, увидела бирюзовое небо и слабый лучик солнца, падавший на стену. Голова у неё закружилась, в глазах потемнело. От влажности одежда промокла насквозь, она промёрзла до костей и ещё крепче прижала к себе братишку.
