Управляющий понял, к чему Цао клонит, и улыбнулся:
— Господин начальник, мы тут все знаем толк в торговле.
— Так и есть. За такую цену найдётся желающий гроб тягать.
Цао Второй закрыл глаза с сонным видом.
Посетители обменялись многозначительными взглядами, после чего тот, что стоял впереди, заявил:
— Господин начальник, не ходите вокруг да около. Назовите свою цену.
— Я не стану из-за нескольких юаней рисковать жизнями своих людей.
Управляющий предложил:
— Шестьсот серебряных наличными!
Цао Второй сидел, как каменное изваяние.
— Семьсот! Семьсот юаней! Имейте совесть!
Цао Второй скривил уголки губ.
— Восемьсот! Больше дать не можем!
Цао Второй открыл глаза и твёрдым голосом заявил:
— Тысяча!
Управляющие надули щёки так, будто у них болели зубы, и остолбенело уставились в беспощадное лицо Цао:
— Господин начальник… такими деньгами мы не можем распоряжаться.
— Тогда вернитесь и скажите хозяевам. Тысяча юаней, на меньшее я не согласен.
— Хорошо. Завтра ждите новостей.
На следующее утро один из управляющих прискакал на фиолетовом коне из уездного города Цзяо, сообщил дату похорон и выплатил авансом пятьсот серебряных, вторую половину денег обещал отдать, когда гроб вынесут. От быстрого бега его конь истекал горячим потом, а в уголках губ скопилась белая пена.
Настал день похорон. Шестьдесят четыре носильщика встали затемно, развели огонь, приготовили поесть, плотно закусили, собрали свои пожитки и при свете звёзд потопали в уездный город. Цао Второй ехал следом на чёрном осле.
Дедушка чётко помнил, что небо в то утро было высоким, звёзды — редкими, роса — прохладной, а спрятанный за поясом железный крюк больно давил на кости. Когда они добрались до уездного города, начало светать, но на улицах уже скопилось столько желающих поглазеть на похороны, что не протолкнуться. Когда они шли по улицам, слушая пересуды собравшихся, то поднимали головы и расправляли грудь, всем своим видом демонстрируя героический дух, в душе же испытывали крайнее волнение и беспокойство, тревога тяжким камнем давила на сердце.
Постройки с черепичными крышами, принадлежащие роду Ци, занимали аж половину улицы. Слуга проводил носильщиков через трое ворот, и они оказались в маленьком дворике, заполненном «снежными» деревьями и серебряными цветами, на земле повсюду лежали ритуальные деньги, над курильницами поднимался густой дым. С подобной роскошью обычному человеку не тягаться.
Управляющий привёл хозяина и представил его Цао Второму. Главе рода Ци было около пятидесяти: худое лицо, маленький крючковатый нос, похожий на клюв орла, расположенный очень далеко от большого рта. Он окинул взглядом носильщиков Цао Второго, и дедушка приметил, что в его глазах вспыхнули огоньки. Хозяин кивнул Цао со словами:
— За тысячу юаней нужно соблюдать определённые правила.
Цао Второй в ответ тоже покивал и ушёл с хозяином в дом.
Когда он вышел, его обычно лоснящееся лицо стало серым, как пепел, пальцы с длинными ногтями дрожали. Он собрал своих работников в углу у стены и сквозь зубы процедил:
— Конец нам, ребята!
Дедушка спросил:
— Что случилось, господин начальник?
— Ох, братцы! Этот гроб почти одинаковой ширины с воротами, а на крышке поставили чашу с вином. Хозяин сказал, мол, прольёте хоть каплю — оштрафую на сотню юаней.
Носильщики так перепугались, что потеряли дар речи. Из погребального зала доносился протяжный плач, похожий на пение.
— Чжаньао, и что нам теперь делать? — поинтересовался Цао Второй.
Дедушка сказал:
— Раз уж мы тут, трусить уже поздно, пусть даже там внутри чугунные яйца, а вынести придётся.
Цао тихонько сказал:
— Братцы, тогда идите. Если всё получится, так мы будем одной семьёй. Из этой тысячи мне и фэня[110] не нужно, всё ваше.
Дедушка смерил его взглядом:
— Хватит тут болтать-то!
Цао Второй распорядился:
— Тогда готовимся. Чжаньао, Сыкуй, вы встанете спереди и сзади, под дном гроба пропустите верёвку. Остальные… двадцать входят в комнату, только увидите, что гроб приподнялся над землёй, сразу подставляете под него спины. Оставшиеся, будете за воротами на подхвате. Идите в ногу под звуки гонга. Братцы, я всем вам премного благодарен!
Цао Второй, который всегда был самодуром, поклонился до земли, а когда поднял голову, в его глазах блестели слёзы.
Хозяин привёл несколько слуг и с холодной усмешкой сообщил:
— Не торопитесь, сначала мы вас обыщем.
Цао Второй рассвирепел:
— Это что ещё за правила?
— Правила тысячи юаней, — хохотнул хозяин.
Слуги вытащили припрятанные носильщиками крюки и кинули на землю. Крюки громко звякнули, а лица носильщиков приобрели серый оттенок.
Глядя на крюки, хозяин расхохотался.
Дедушка подумал: и то хорошо! Кто крюками цепляет за днище гроба — не герой. Душу охватило трагическое предчувствие, как если бы он шёл к месту собственной казни. Дедушка плотно перемотал ноги, а потом задержал дыхание и затянул пояс так, что он аж врезался в живот. Когда носильщики вошли в зал с телом покойника, вся его родня разом перестала голосить, уставившись круглыми глазами на носильщиков и чашку с вином, едва не переливавшимся через край, которую поставили на гроб. В траурном зале от дыма свербело горло, было очень душно, а лица живых казались хищными масками, кружащими в воздухе.
Чёрный гроб ханьлиньского академика стоял на четырёх низких табуретках, словно огромный корабль, причаливший к берегу. При виде этой махины сердца носильщиков забились так, словно в груди кто-то ударял в гонг и бил в барабаны. Дедушка снял со спины тонкую, но очень прочную корабельную верёвку, сплетённую из самой качественной пеньки, и пропустил под днищем гроба. На концах у верёвки были прикреплены две петли из грубого белого полотна. Носильщики привязали к ней несколько десятков мокрых белых тряпок, выстроились в два ряда по обе стороны от гроба, после чего дружно ухватились за верёвку.
Цао Второй поднял гонг — дон-н-н-н! — звук вышел каким-то надтреснутым. Дедушка присел у переднего конца гроба — это место было самым опасным, самым важным и самым ответственным. Поскольку передний конец гроба, похожий на нос корабля, очень сильно задирался, то дедушка не мог выпрямить спину, и грубая верёвка врезалась в шею и плечи. Он ещё и встать-то не успел, а уже почувствовал всю тяжесть гроба.
Цао Второй трижды ударил в гонг, а потом заорал что есть мочи:
— Встаём!
Дедушка услышал три удара гонга, задержал дыхание, потом всю силу сосредоточил в коленях, а после команды Цао Второго, словно в тумане, сделал рывок, высвобождая эту силу. Дедушка представлял, что гроб с телом старого ханьлиньского академика уже оторвался от земли и плывёт, словно пароход, в клубах дыма от благовоний, однако фантазии тут же разбились об ощущение, что его зад резко прижали к квадратной керамической плитке на полу, и от резкой боли в хребте.
Цао Второй чуть было не упал в обморок. Он видел, что огромный гроб не сдвинулся с места, как гигантское дерево, пустившее корни, а его ребята, словно стайка воробышков, с размаху врезавшихся в стекло, попадали на землю,
