Сопроводитель Амоса проигнорировала это, и он последовал её примеру.
— Вам сюда. Никаких передач. Если в какой-то момент вы почувствуете угрозу, поднимите руку. Мы будем наблюдать.
— Спасибо за это, — сказал Амос.
Пока он не увидел её, он не осознавал, насколько это место напоминает ему больницу для людей, живущих на базовое пособие. Дешёвая пластиковая больничная кровать, стальной унитаз, не отгороженный даже ширмой, обшарпанная система медэксперта, вмонтированный в стену пустой, светящийся серым экран, и Кларисса с тремя длинными пластиковыми трубками, впившимися в её вены. Она была худее, чем была во время полёта со станции Медина до того, как та стала станцией Медина. Локти были толще самих рук, а глаза на исхудавшем лице казались огромными.
— Привет, Персик, — сказал Амос, опускаясь на стул возле койки. — Выглядишь, как дерьмо на палочке.
Она улыбнулась.
— Добро пожаловать в Бедлам.
— Мне казалось, это называется Вифлеем.
— Бедлам тоже называли Вифлеемом. Так что привело тебя в мою скромную, спонсированную государством обитель?
По ту сторону окна два охранника протащили мимо бородача. Кларисса проследила за взглядом Амоса и ухмыльнулась.
— Это Коничех, — сказала она. — Он волонтёр.
— И что это значит в твоём понимании?
— Он может убраться, если захочет, — сказала она, поднимая руку, чтобы продемонстрировать трубки. — Мы все здесь модифицированы. Если он позволит им вытащить свои моды, его могут переправить в Анголу или Ньюпорт. Не на свободу, но там хотя бы можно увидеть небо.
— А почему они не могут просто их вытащить?
— Неприкосновенность тела прописана в конституции. Коничех — тот ещё подонок, но закон всё равно на его стороне.
— А что насчёт тебя? Твоей... эм... дряни?
Кларисса склонила голову. Трубки затряслись от её смеха.
— Помимо того факта, что каждый раз, когда я использовала их, меня тошнило последующие несколько минут, у них есть и другие недостатки. Если их вытащить, я выживу, но это будет ещё менее приятно. Оказывается, есть причина, по которой вещи, которые я получила, вообще не используются.
— Вот дерьмо. Фигово тебе.
— Помимо всего прочего, это означает, что я останусь здесь, пока... ну... Пока меня не станет. Я получаю блокаторы каждое утро, обед в столовой, полчаса упражнений, а затем я могу сидеть в своей камере или в общем блоке с девятью другими заключенными в течение трёх часов. Раз за разом одно и то же. Это справедливо. Я делала плохие вещи.
— Напоминает всё то дерьмо, что проповедники задвигают об искуплении.
— Иногда ты не получаешь искупления, — сказала она, и её голос ясно дал понять, что она размышляла над этим вопросом. Уставший и сильный одновременно. — Не каждое пятно можно вывести. Иногда люди делают что-то настолько плохое, что приходится всю оставшуюся жизнь мириться с последствиями и сожалеть до гробовой доски. Это и есть счастливый конец.
— Хах, кажется, я понимаю, о чём ты, — сказал он.
— И всё же надеюсь, что не понимаешь, — ответила она.
— Прости, что не прострелил тебе башку, когда у меня была такая возможность.
— Прости, что не додумалась попросить об этом. Лучше скажи, что тебя сюда привело?
— Да был тут по соседству, прощался с остатками своего прошлого, так сказать. Не думаю, что когда-нибудь вернусь сюда, поэтому решил, что, если хочу увидеться, лучше сделать это сейчас.
Её глаза наполнились слезами, и она взяла его за руку. Прикосновение было странным. Её пальцы казались слишком тонкими, словно сделанными из воска. Было бы грубо оттолкнуть её, поэтому он попытался вспомнить, как люди ведут себя в такие моменты. Он представил, что он — это Наоми, и сжал руку Клариссы.
— Спасибо, что вспомнил про меня, — сказала она. — Расскажи мне о других. Чем занимается Холден?
— Ладно, чёрт возьми, — сказал Амос. — Что они рассказали тебе о произошедшем на Илосе?
— Надзиратели не позволяют мне видеть ничего, что связано с ним. Или с тобой. Ничего, что касается "Мао-Квиковски", протомолекулы или колец. Для меня это может оказаться губительно.
Амос уселся поудобнее.
— Ясно. Итак, недавно кэпу позвонили...
Через сорок пять минут, а может и час, он выложил всё, что произошло с "Росинантом" после передачи Клариссы Мао властям. Рассказывать истории без изюминки не было его привычным занятием, поэтому он был уверен, что его рассказ — полный отстой. Но она впитывала слова, как песок на пляже воду. Медицинская система время от времени издавала звуковой сигнал, реагируя на изменения в её кровотоке.
Её глаза стали закрываться, будто она засыпает, но пальцы по-прежнему держали его крепко. Её дыхание стало глубже. Он не был уверен, было ли это частью лечения или чем-то ещё. Он перестал говорить, и она, кажется, не заметила. Было бы странно ускользнуть, ничего не сказав, но он не хотел будить её напрасно. Поэтому какое-то время сидел и смотрел на неё, ведь больше смотреть было не на что.
Странно то, что она выглядела моложе. Никаких морщин по бокам рта или глаз. Никаких провисаний в щеках. Как будто время, проведённое в тюрьме, не считается. Как будто она никогда не состарится, никогда не умрёт, просто будет здесь по своему желанию. Вероятно, это был какой-то побочный эффект от вкачанного в неё дерьма. Существовали виды отравления окружающей среды со схожим действием, хоть он и не знал деталей. Она убила много людей, но и он тоже, так или иначе. Казалось немного странным, что она останется, а он уйдет. Она чувствовала себя плохо из-за всего, что натворила. Может, в этом и была разница. Сожаление и наказание — это две стороны одной кармической монеты. Или, может быть, всё во Вселенной было делом всего лишь грёбаного случая. Коничех, казалось, ни о чём особо не сожалел, но он был заперт точно так же.
Амос собирался попытаться освободить руку, когда раздался вой сирены. Глаза Клариссы распахнулись, и она села, собранная, настороженная, без тени слабости. Судя по всему, она всё же не спала.
— Что это? — воскликнула она.
— Я собирался спросить у тебя.
Она покачала головой.
— Я раньше такого не слышала.
Кажется, подходящее время забрать свою руку. Он
