Так, например, за все годы в неволе я не сделал ни одной наколки, считая это ниже моих эстетических принципов.
Я не расхваливаю себя, просто хочу объяснить, что только эта совокупность качеств помогла мне удержаться в местах заключения на достаточно высоком уровне. Да еще и состав моего преступления, а я сидел за большие деньги, за серьезное госпреступление. А так ведь в основном один шапку с прохожего снял, а другой кирпичи украл. И если даже эта ерунда происходит по второму разу – сразу в строгий режим. При этом средний срок здесь года четыре-пять, то есть вовсе не самые большие злодеи сидят. Очень многие попадают за тунеядство, за бродяжничество. При этом сама «исправительная» система как бы определяла для впервые оступившегося зону как альма-матер и способствовала его возвращению на круги своя. Большинству освобождающихся просто некуда было податься.
Существовал многочисленный список населенных пунктов: столицы союзных республик, города-герои, погранзоны, портовые города и т. д. и т. п., куда бывшему зеку путь-дорожка была заказана. Многие прописывались за так называемым «сто первым километром» или маялись по паспортным столам, исполкомам, приемным всяких «президиумов» в тщетной надежде получить разрешение жить в родном доме с отцом и с матерью. Чем строже режим, тем больше ограничений на прописку. А если у зека, независимо от режима, вообще не оказывалось родных, его жилплощадь переходила в ведение государства и отдавалась нуждающимся, например молодым специалистам УгРо и ОБХСС. Возвращались в зону и те, кто излишне глубоко впитал принципы уголовной жизни и не мог освоиться на воле. Где «петухи» свободно гуляют по улицам и хватают за рукава прохожих, где слово «козел» в повсеместном обиходе, где все посылают друг друга и поминают нехорошим словом мать. Как жить в таком мире, где смещены все понятия, сняты запреты и пахнет беспределом?
Но я опять отвлекся. В общем, мой новый статус – руководитель сборочного цеха, мои работники – 300 человек. Наш цех получал многочисленные деревянные детали, крышки, днища, отражатели. Требовалось их обработать, подогнать, склеить и предварительно отполировать перед окончательной лакировкой, которая осуществлялась уже не у нас. Зачистить рубашку. Если где трещинка, вскрыть скальпелем, загнать туда эмульсию и утюгом «прожарить». Практически хирургическая операция. Каждый заключенный должен был выдавать на-гора по 26 таких ящиков каждый день. А дальше ОТК начинает их придирчиво осматривать, обрисовывать белым мелом всякие недочеты и дефекты, отбраковывать иногда до половины продукции.
Я весьма быстро вошел в курс дела, ознакомился с основами деревообрабатывающей промышленности, изучил технологические карты процессов в моем цеху. Чтобы максимально избежать брака, требовалось знать технологию производства и всех предыдущих цехов, насколько сухой должна поступать древесина, например. И не путаться в широкой номенклатуре – три вида корпусов, на каждый десятки своих деталей.
Но главным и ближайшим делом я видел очистку территории от завалов бракованной продукции. Казалось, 70 процентов полезного пространства занимали высоченные катакомбы от пола до потолка. Узкие коридорчики пронизывали их, словно муравьиные ходы, при этом последние ряды часто содержали большие «карманы». Там зэки организовывали укромные лежбища, на которых занимались черт знает чем. И я пошел на брак мощной атакой, и его количество потихоньку начало уменьшаться. А ведь весь этот ужас накапливался годами, передавался от одного начальника к другому по балансу, причем цифры уже давно не соответствовали реальности.
Кое-что из корпусов оказалось вполне реально отремонтировать. Кое-что легально списывать на брак, не портя показатели и учитывая разрешенные нормы. А кое-что ночью вывезти в топку котельной и там тайно уничтожить. Дело пошло на лад, и в рекордные сроки я полностью избавился от незавершенки – воистину великое достижение. Все, что поступало в мой цех, тем же днем уходило «по этапу» в другие цеха. Остатки равнялись нулю и документально, и реально.
Директор предприятия не мог нарадоваться и всячески меня поощрял. И если раньше цех с трудом выполнял суточный план, то теперь стали расти и другие важные номенклатурные показатели, характеризующие хозяйственную деятельность: экономичность, производительность.
А еще я минимизировал воровство, а на зоне воруют везде и все ничуть не хуже, чем в остальной стране. Воруют, что нужно и не нужно, что лежит плохо и что лежит хорошо. Вроде кругом заборы и замки, колючка и охрана – не верь глазам своим! Бревна и фанера, доски и гвоздики, наждачная шкурка мелкая и крупная – если это можно уволочь, это уволакивается. Зайдите в поселок, который при зоне, и там непременно найдете массу всего, украденного из-за решетки. Тот же сержант приходит на склад – дай гвоздей! Если не дашь, начнет придираться. А дашь – парой пачек чая отблагодарит. В итоге склад пустой. У меня такое не проходило, полный контроль над кладовщиками, никто ничего не украдет и не отнимет. На ночь все закрывалось на массивные засовы, даже мышь не проскочит.
И вскоре каких только сокровищ не хранилось у меня на складе! Лак и краска, марля, спецодежда. Ведь каждый цех получает некоторые лимиты, а дальше надо уметь их экономить, обменивать, хранить. Иногда на заводских складах шаром покати, а у меня полные бочки стоят. И приходит ко мне директор завода и просит:
– Дай для детского сада красочки…
– Как это дать? А нам что? Это мое.
– Как это твое? Ты же это наверняка сп…л!
– Ничего не знаю. Ничего не дам.
И тогда уже сам кум вызывает, по-доброму отчитывает:
– Имей совесть, куркуль недобитый, дай детишкам краски. Глядишь, с тебя не убудет.
Ну и как такому человеку откажешь… Приходилось давать, побурчав для приличия.
За счет реконструкции цеха я увеличил его мощности, открыл еще один участок с машинной обработкой, этот процесс важно было контролировать самому. Теперь у меня работало уже четыре отряда. С помощью вольного и опытного технолога я сумел выбить более современное оборудование, что еще круче подняло кривую показателей.
Все приезжающие проверки отмечали мой цех на фоне всех остальных. У меня все летало, как на конвейере, никто не простаивал, не бездельничал, все тикало, как часы. Я принимал гостей и проверяющих в своем персональном кабинете, с великолепной мебелью из шпона красного дерева, угощал их хорошим чаем с вкусными конфетами, и на какое-то время терялось ощущение, кто есть кто.
Рабочие в сборочном цеху постоянно ощущали мою заботу, практически отец родной. Она проявлялась не только в красивых раздевалках, уютных душевых и просто в чистом производстве. Я всячески поощрял и поддерживал их усердие и смекалку: если обеспечивали норму выработки, получали возможность дополнительно отовариваться на три-четыре рубля в ларьке, перевыполняли план – подписывал списки на дополнительный чай. До 5 пачек в месяц. Старался, чтобы носили качественную спецодежду, почти все работающие рабочие ходили в блестящей мелюстиновой униформе. Формально доступная лишь для узкой категории заключенных,
