На основании решения ВТЭК вернувшись в столицу, я старался максимально избегать незаконных дел, но от судьбы не уйдешь. По крайней мере далеко. И как-то, сидя с приятелями в ресторане, я познакомился с одной бизнес-леди, как это теперь принято говорить. Осведомленная о моем неравнодушном отношении к хорошим шмоткам, дама предложила слегка обновить мой гардероб. Я поехал к ней «на примерку». Предложенный мне товар в лучшую сторону отличался от продаваемого в «Березках» как по качеству, так и по эксклюзивности. Он покупался непосредственно за границей или самой дамой, или ее мужем арабом. Потом за скромный процент я обновил гардероб моих приятелей. А потом все это превратилось в небольшой бизнес. Так меня вовлекли в процесс фарцовки импортным ширпотребом в качестве одного из звеньев цепочки. С валютой я уже не связывался – руки жгла, а занимался сбытом одежды оптовикам. Конечно, сказать «вовлекли» можно лишь условно: на невинного и наивного мальчика я не тянул и все делал вполне сознательно, но деловой импульс плюс женское обаяние сыграли свою роковую роль. Плюс все тот же запах легких денег. Товары уже стали не привозиться из-за границы от случая к случаю, а закупаться непосредственно в «Березках» и не единичными, а мелкооптовыми партиями. Масштаб операций поменьше золотого, но тоже вполне достойный и прибыльный – несколько тысяч рублей в месяц да приносил. То есть я зарабатывал раз в пять-шесть, а то и больше самого высокопоставленного чиновника и в очередной раз не находил в себе сил сказать «стоп!».
В зависимости от вида товара – косметика, тряпки, электроника – существовало несколько точек «сбора», где и совершались сделки. Кстати, там я встречал многих из нынешних сырьевых и банковских олигархов, первых лиц правительств. Свой первый капитал они сделали именно там. Сейчас они вряд ли в этом признаются, да и я не хочу чужими именами швыряться, хотя что тут зазорного? На тот момент это являлось максимально возможным масштабом проявления частной инициативы. Не считая, конечно, партийно-хозяйственных преступлений. Впрочем, появление, а тем более сделки на «точках» несли большую потенциальную опасность, поэтому, как правило, все происходило по телефону или через знакомых. Каждый делал свой маленький бизнес в качестве звена той или иной цепочки, и, если где-то происходил обрыв, все очень быстро рушилось.
Араб в итоге попал в оперативную разработку КГБ, дал показания против меня и своей подруги и свалил из страны. Однако еще весомее оказалось предательство валютчика Шпеера, с которым я и водочку пил, и с девочками гулял… Вот гнида! По делу он проходил как свидетель, однако без очной ставки и прочих формальностей, и о его неблаговидной роли я узнал совершенно случайно.
За мной установили тотальную слежку, и как-то, когда я приехал на деловую встречу к театру имени Моссовета, мою машину блокировало несколько автомашин сотрудников милиции. В багажнике находилось несколько кассетных «Грюндигов», парочка видеомагнитофонов и десяток видеокассет. Авто с товаром забрали, а меня отправили проторенной дорогой – сначала на Петровку, а после предъявления обвинения – в Бутырку. На дворе стояло 10 октября 1986 года. Недавно купленные «Жигули» шестой модели – мою первую машину и весь находящийся в ней товар, а также порядка 15 тысяч рублей из карманов изъяли и описали. В квартире на Зеленоградской также произвели тщательный обыск, но ничего предосудительного не нашли и ничего описывать или конфисковывать не стали. Благо я успел туда лишь временно прописаться, да и товар не хранил.
Единственным официальным свидетелем моего обвинения являлся подлый араб, успевший покинуть СССР и не отзывавшийся на международные телеграммы, идущие к нему на родину. Именно этот факт не давал следствию законной возможности поставить в моем деле очередную жирную точку. А потому само следствие шло вяло и бесперспективно, я же, уже опытный в вопросах законности и юриспруденции, имел четкую линию защиты. Наличие импортных вещей в моем автомобиле и большой суммы денег в кармане само по себе преступлением не являлось, поэтому требовалось лишь придумать некую правдоподобную версию и ни в чем не признаваться. А иначе, как уже случалось, мое признание вопреки всем юридическим нормам могли посчитать за доказанное обвинение. Я искусно отпирался и параллельно строчил огромное количество жалоб, из двух томов дела один полон моих кляуз. Писал я их по любому поводу: по делу, по условиям содержания, по состоянию здоровья – и в самые разные инстанции, даже в Европейский суд по правам человека…
Мое дело представлялось изрядно сфабрикованным, и защита его удачно разваливала. Лучшим же защитником выступал я, как наиболее заинтересованный в итоге, имеющий серьезный опыт контактов с правосудием и лучше всех знающий суть дела. Адвокаты и юристы в подавляющем большинстве работают не творчески, лишь формально отрабатывают, основываясь на каких-то законодательных актах, выискивая какие-то процессуальные нарушения. Кто-то основательнее знает законы, кто-то – более поверхностно, язык у кого-то подвешен лучше, чем у другого, но в суть дела мало кто вникает. Родственникам обещают золотые горы, но обычно к серьезному бою за клиента не готовы. Поэтому, общаясь с адвокатами, я лично выстраивал линию защиты, говорил, на что стоит обращать внимание и на чем акцентировать выступление. Короче, два раза меня судили и дважды разные суды отправляли дело на доследование. И во второй раз прокурор не дал санкцию на мое дальнейшее содержание под стражей. Видимо, предполагаемое преступление не представляло такую социальную опасность, как десять или даже полтора года назад. Близилась перестройка, подул свежий ветер перемен, и это стало касаться и судопроизводства: оно теперь вершилось более серьезно, лояльно и демократично. В преддверии социальных свершений в людях наблюдался невиданный внутренний подъем, значимость человека выросла, уменьшился беспредел власти. Активно освобождали под подписку в качестве меры пресечения, так как камеры уже не распирало сверх всякой меры.
Тем не менее активно арестовывались попавшие на взятках и злоупотреблениях дельцы от советской торговли, шла серьезная чистка рядов. Забрали начальника главного управления торговли Мосгорисполкома Николая Трегубова и около 130 его сотрудников, в том числе замов его главка. Мне «посчастливилось» сидеть с двумя из них – сначала из управления продовольственных, а затем и промышленных товаров. А также с директором крупного гастронома на Проспекте мира у Рижского вокзала. Уже в весьма преклонном возрасте, под 60, он пребывал в постоянном шоке и все твердил:
– Какой позор на мою седую голову…
Я сочувствовал, но внутри думал: «А раньше что, не догадывался?».
Еще весьма интересный пассажир – вор в законе Валериан Кучулория по кличке «Песо». Его отца – заместителя председателя
