На музыку из носового капа высунулись две мятые рожи. Я удивился:
– Сергей Павлович, всем же было приказано перебраться в корму?
– А эти остались. Но, видно, проголодались. Голод не тётка…
Моряки желали присоединиться к нам, но гуляющие по главной палубе хаотичные валы погасили это желание.
Дверь капа захлопнулась, ручки задраек повернулись, герметизируя носовой кубрик.
Судно крутилось в кольце «глаза урагана», уворачиваясь от наиболее высоких валов. Я инстиктивно уводил его от границы бешено крутящихся облаков.
– Палыч, – в отсутствие капитана я мог позволить себе фамильярничать, – а где мы находимся?
– Не знаю, Санёк, ураган идёт в Северное море. Полагаю, что мы Шетланды проскочили.
Солнце, блеснув напоследок зелёным лучом, скрылось за овалом облаков.
– Мы меняться будем?
– Кэп попросил меня остаться, а это значит, что и ты со мной будешь, – улыбнулся он. – Сам должен понимать, что третьему вахту доверять нельзя.
Я кивнул, соглашаясь с ним.
– А старпом?
– У него голова болит, контузия сказывается, кэп приказал его не трогать.
Старший помощник, азербайджанец, в войну ходил на подлодке.
– А ещё кэп убедительно просил до темноты определиться.
– Звёзды зажгутся, тогда и определимся.
– Вот и подождём.
Песня про лихого Мишку регулярно повторялась.
– Жалко селёдку, – вслух сказал я про разбитые бочки в карманах, – тонны три уплыло.
– Ты о чём жалеешь? Ты кренометр видел?
– Видел, ну и что?
– Да шестьдесят четыре градуса крена за мои шесть лет на флоте я ни разу не испытывал. Кэп сказал, когда ты вниз спустился, что мы в рубашке родились. Приказал – до конца рейса показания не сбрасывать! А мне сдаётся, что ты к этому сильно причастен!
– Да не надо на меня геройство вешать! Там всё по плану было. Нас когда повалило? Когда мы почти на гребне были, так? А дальше мы покатились по склону вниз, и опрокинуться уже никак не могли. Конечно, до гребня нас могло перевернуть, но шанс был, и мы его использовали.
Второй задумчиво посмотрел на меня, потом сказал неожиданное:
– Поэтому, ты, парень, и стоишь на руле. И дальше стоять будешь! Пока не выберемся из этого ада.
Я задумался – как это, перевернуться? Там же никакого спасения! И стало страшновато…
– Палыч, смотри – прямо по курсу – звёздочка!
Палыч посмотрел в боковое окошко:
– О, и здесь есть! Кто пойдёт – ты или я?
Признаться, я устал крутить штурвал, захотелось отдохнуть.
– Я пойду, с вашего позволения, сэр.
Палыч принял у меня штурвал, я прошёл в малюсенькую штурманскую рубку.
Ожидал увидеть последствия крена, но всё было нормально. Карта на столе, там же вахтенный журнал, транспортир и штурманская линейка – в ящике стола, в коробочке лежат несколько остро отточенных карандашей и секундомер.
На карте проложен предполагаемый курс, есть последнее место. Этим, как и порядком в рубке, занимается Палыч. Выходит, что мы уже прошли пролив между Шетландами и Оркнеями, но это может подтвердить только определение по звёздам.
Открыл ящик с секстаном, вытащил его из устланных красным бархатом пазов. Открыл крышку ящика хронометра, засёк время пуска секундомера. Секундная стрелка достигла нуля, я запустил секундомер. Теперь на крыло мостика, ловить секстаном звезду и «посадить» её на горизонт. Заскочил в рубку, записал показания. Проделал то же самое со второй звездой.
Поколдовав с «Ежегодником» нашёл свои звёздочки, и вот перекрестье двух линий – наше место!
Ого, мы находимся значительно южнее, в опасной близости от восточной оконечности крайнего острова.
Предупредив второго, повторил все свои действия. Место оказалось смещённым на милю юго-западнее первого, как раз на пройденное нами расстояние между двумя измерениями.
Результаты доложил второму.
Он вернулся из рубки, посмотрел на меня, покачал головой:
– Слишком гладко, Сашок, не верится.
– Так проверьте сами, сэр! – я был в некоторой эйфории от хорошо сделанной работы.
Палыч возился дольше. Вышел, улыбаясь:
– А ты почти гений!
– А почему почти? – я обиделся. – Если бы вы знали, сколько раз за вахту я определялся на третьей практике, вы бы не удивлялись, – по сорок, пятьдесят раз! Мы ходили на поисковике, искали стада трески. Когда находили, становились на якорь и звали всех наших к себе. Времени у меня было – навалом!
– Ну, иди, взгляни на мою работу.
Точка его лежала в двух кабельтовых от моей – в пределах ошибки.
– Пойду к кэпу доложиться. – И спустился вниз.
Небо заволокло облаками, стало совсем темно. Ветер был потише, визг кончился.
Я включил прожектор, в его свете увидел перебегавших из носового кубрика моряков. Одного прихватила волна, и если бы не заботливо протянутый леер, за который он успел схватиться, его, в лучшем случае, могло бы повалить на палубу, а в худшем – смыть за борт.
Палыч вернулся, дыхнул на меня ароматом коньяка.
– Аллес гут, штурманёнок, курс 162 градуса, по возможности. И дал мне целый апельсин.
– А коньячку, хотя бы в клювике?
– Зелен ещё, мой друг.
– Как на руле три вахты стоять, так зелен, а как приободрить капельку, так сразу…
– О! – перебил Палыч, – дуй в кают-компанию, перекуси. Там кандей постарался что-то приготовить.
Я подождал, пока минует очередная волна.
– Пожалуйста, сэр, – и отступил на шаг, не выпуская рукояток из рук.
Палыч аккуратно занял моё место, моя вежливость ему нравилась. Улыбка, слегка обалдевшего от рюмки, улетучилась, когда в окна рубки ударил очередной пенный вал.
Я подошёл к трапу, ведущему на главную палубу, – навстречу поднимался кок. Балансируя, он нёс в одной руке миску с чем-то, во второй – кружку.
Я принял у него кружку и вовремя: – нос судна задрался, кок потерял равновесие и едва успел схватиться за поручень свободной рукой.
Кока крепко качнуло, но он удержался, удержал и миску. Криво улыбаясь из-за распухшей правой щеки, подал мне миску:
– Я сам пришёл, Саня, помоги, сил моих нет больше! – и лицо скривилось от приступа боли.
Я посмотрел на второго – чем помочь? Я же не стоматолог, нас этому не учили. Зуб выдернуть? Страшно! Да и как?
В чемоданчике, насколько я успел заметить, никаких щипцов не было.
– Саня, помоги! Ребята сказали, что ты можешь! – почти плача, снова попросил он.
Я хотел спросить про тех, кто сказал ему обо мне, как спасителе, но потом передумал – а, вдруг, и смогу помочь?
– Ладно, Лёха, держись, что-нибудь придумаем.
Кок развернулся и стал спускаться вниз. А я остался стоять, качаясь, с кружкой в одной руке и с миской во второй. Увидев содержимое миски, обалдел, – там, сразу, были загружены: печень тресковая, шпроты, а поверх лежали два бутерброда с балыком лосося. Сразу вспомнил, что лосось иногда попадал в сети, но на столе не появлялся, исчезая неведомо куда.
И вот теперь он выплыл, вызвав зверское слюноотделение.
Меня догнал голос второго:
– А посмотри-ка, штурманок, что у тебя в кружке! – сказал он, не оборачиваясь ко мне.
Я нюхнул, качка услужливо плеснула мне каплю содержимого в губы – я почувствовал нежный аромат хорошего портвейна.
– За что? – я повернулся к Палычу.
– За, подвиг, мой друг, за подвиг!
Чертовщина!
