Вереница разодетых людей двинулась к самому скучному месту всего здания. Часы в том или ином виде были у каждого, несмотря на строжайший запрет приносить их сегодня в магазин. «Люди не могут не следить за временем, — думал Алексей. — Время — это их проклятие и благословение одновременно. Благословение лишь в том, что время дает возможность измениться. Проклятие во всем остальном, ровным счетом, во всем. Человек так привыкает жить во времени, что не может себе и представить существование вне этой категории. А между тем, все могло быть гораздо проще — нет настоящего и будущего, а точнее и то и другое существовало бы постоянно. Невозможно представить, как расширилось бы наше сознание — наверное, мы стали бы богами. Человек же оставляя прошлое прошлому, и ожидая будущее в будущем, выстраивает последовательность, которую не может нарушить. Жизнь, бывает, смешивает или, скорее, спутывает то, что было и то, что будет так, как малыш нарушает игру в шахматы, грызет короля и прячет под столом „лошадку“, а потом опять выставляет их на доску. Тогда, когда время сдвигается, возникает эффект дежавю или вовсе ощущение сна. Еще чаще рождается некое предсказание. Вот вчера показалось тебе, что кошелек украли, когда он просто залез поглубже в сумку, а уже сегодня его вытащили в трамвае. Или едешь в том же трамвае и возле дверей — три подростка, инвалиды, напоминающие тебе героев одной книги, которую недавно читал. И ты сидишь и вспоминаешь, как они были описаны в романе и что делали. И вроде бы все логично: мальчики — причина этих мыслей. Но тут входит женщина с толстой книгой и садится справа от тебя. С той самой книгой! И что же было причиной? Мальчики или сама книга? Вопрос лишь в банальной путанице со временем и не в чем больше, а ребята те уже совсем другая история, история существующих героев книг…». Размышление продавца пуговиц прервал свежий воздух, который он вдохнул, как только перешагнул порог магазина.
Возле выхода стояла примерочная в виде гроба с большим зеркалом, который не был похож на обычные пеналы для людей, украшенные тканью, это был настоящий саркофаг, готовый съесть человеческие останки. Над примерочной висел аккуратный плакат «Столкнись с ней лицом к лицу!», украшенный довольно милыми картиночками. Любой желающий мог почувствовать себя внутри гроба и самое интересное, что желающими были все кроме ребенка, единственного ребенка, который доставал родителей постоянным нытьем. Даже случайные прохожие, не особо понимающие, что происходит вблизи знаменитого магазина, фотографировались возле или внутри гроба со вспышкой и без. Одним гроб казался явно велик, другим чуть маловат, и ни один не признал, что мерки совпали.
Совсем рядом стоял катафалк, из которого уже вынесли гроб с телом Егора, водрузив его на табуретки, чтобы все желающие могли попрощаться со вторым учредителем магазина и проводить его в последний путь. Осиновый гроб окружили плачущие немногочисленные родственники и друзья. Под строгим контролем Ирины Сергеевны, сорок человек прошли мимо, низко наклонив голову, изображая сочувствие и выражая соболезнование близким. Все они тут же распределились вдоль главной улицы города до здания Банка и принялись исполнять заученные роли, сетуя на отсутствие часов и мобильных телефонов, и специально не думая о похоронах и загробной жизни.
Алексей Павлович проверил, все ли готово в магазине для встречи новых покупателей — правильно ли расставлены емкости с пуговицами и новые стенды, вынесены ли подарки, все ли консультанты доброжелательны и учтивы, знает ли каждый, что ему делать — проверил общую подготовку и личный настрой. Велел проветрить магазин и вынести вазы на крыльцо. Затем он вышел на улицу и, проводив процессию «безпуговичных» людей глазами, тихонько подкрался к гробу. Возле тела рыдала, нарушая просьбу покойного, бывшая жена Егора, виня себя во всем случившимся. Рядом два парня держали под руки его мать, старую, болезненную женщину. Она будто вдохнула и прикрыла рот платком, будто не дышала больше. Другие родственники были озадаченны самой формой и местом проведения похорон гораздо серьезнее, чем неожиданной кончиной молодого мужчины. Его смерть уже была обсуждена дома на кухне каждого пришедшего и знавшего Егора, а украшенный цветами и гробом-декорацией магазин давал возможность обновить темы разговоров. Жалеть, брезговать и презирать за два дня уже поднадоело, рассказ же о том, как нашли бедного повешенного узнали все, несмотря на деликатное умалчивание самых близких. Сейчас гроб-декорацию примерял на себя лысый толстый мужчина, кривляющийся на камеру и изображающий смерть от удушения. Его полная жена смеялась, но махала рукой и кокетливо просила перестать дурачится. Толстяк загоготал в ответ громче приличного. Минуту спустя смех мужчины перешел в хриплое всхлипывание и он отвернулся, жалея себя и провожая бесполезную жизнь.
Егор выглядел довольным и язвительным. Его лицо разгладилось и припухло снизу. Филигранная работа гримера морга отражалась в каждой мертвой клетке лица. Но как бы не старался Иван Дмитриевич придать красоту трупу, ему это не удавалось. Радовало уже то, что получилось убрать распухший язык в рот. Выбранный способ самоубийства доставил не мало хлопот гримеру. Иван Дмитриевич больше всего ненавидел повешенных и утопленников, покончивших с жизнью по собственному желанию. Последние напрягали его распуханием и наличием мальков и пиявок даже во рту. Он ненавидел их скромно и тихо так, как могут ненавидеть врачи гинекологи женщин, готовящихся к аборту. Склонность к гламуру работника морга № 22 и его любовь к жизни подавляли довольно жестко и выпустившие кровь из вены, их чаще всего так и приходилось хоронить с ужасной судорожной маской, которую не удавалось изменить даже такому профессионалу, как он. Молодая девица, оказавшаяся на столе морга до Егора, приложила напрасные усилия, чтобы выглядит в гробу «на все сто». Ее нашли в светлой ванной с лепестками роз и французской пеной, со свежим маникюром и педикюром, тщательно уложенными волосами, в новой совсем не дешевой одежде и изысканном белье. Эту гламурную красотку близкие предпочли бы хоронить в закрытом гробу — судорожное лицо вызывало неподдельный страх у каждого, приближающегося к ней для прощания.
Похороны Егора пришлось отложить на день. Вместо завещанного вторника, они состоялись в среду и получились двуслойные: один слой был белый, а второй черный, один слой — даже красивый, другой отвратительный. Ближе к погребению расслоение стало более очевидным. Вся красота его
