На поверхности льда показался маленький, совсем голый ребенок. Девочка. Ей нет и года. Она прижалась ко льду лицом и всматривается в глубь воды. В руке девочки деревянный кубик, она начинает бить им по льду. Громкие удары заставляют Марка открыть нос и зажать уши. Он уже не может не дышать. Вместо воздуха глотает воду. На льду нет и следов от ударов кубиком — лед толстый, прочный. Марк уменьшается, сжимается, скукоживается как сухая мочалка. Он ребенок. Щуплый, маленького роста, с непропорционально длинными руками и ногами. Девочка становится все больше и больше.
Марк превращается в розовую пуговицу и просыпается. Проснулся.
К среде Марк точно знал, что должен, обязан быть в этот день в химчистке и встретить таинственную незнакомку, которая обронила пуговицу. Он чувствовал, что найдет свою судьбу, что все сложится и, наконец, его жизнь приобретет смысл. Такая вера в чудеса или даже в некую магическую силу пуговицы была у Марка с детства. Страшная история, которая могла бы сделать Марка уникальным со знаком минус, редким больным, одним из семидесяти пяти тысяч людей, повлияла на него иначе. Он не стал бояться пуговиц или избегать их. Наоборот пуговица, на которую так и не обратила внимания его мать, как-будто помогла отвлечься от сильной психологической травмы, которая, конечно, имела место. Он, как бы не трудно было теперь это вспоминать, в самый ужасный момент своей жизни где-то внутри радовался тому, что все-таки удалось утаить от всех ее, оторванную пуговицу. Несколько месяцев он почти не выпускал ее из рук — прятал и всегда знал, что никто не найдет, брал с собой, когда нужно было отойти дальше, чем на пять метров от тайника. Роковая пуговица, которая, скорее всего, могла стать самой страшной пуговицей во всем мире необъяснимо как, взобралась на почетный для бездушной вещи пьедестал оберега или талисмана. Любой отвел бы ей место в самом сыром и черном подвале. Куда она и провалилась в один из дождливых дачных дней.
Марк освободился только после обеда. Все сеансы удалось провести к трем часам дня. Марк вышел вместе с последним на сегодня пациентом и попрощавшись с ним, неуклюжей походной побрел по переулку, который всегда выводил к той улице, где расположилась заветная химчистка. Прохожих почти не было, и Марка ничего не отвлекало от размышлений и фантазий. День выдался прекрасный — солнце, листопад. В такую погоду хороший хозяин выгонит свою собаку на улицу и будет совершенно прав. Все равно не получится оставаться дома, когда природа бросает последнюю теплую подачку, приманку. Хотя понятно, проглотишь ее и все — вот уже мерзнешь и качаешь головой, поглядывая на термометр.
«Я увижу ее и узнаю сразу, — думал Марк. — У меня все получится. И пусть сейчас я и не могу преодолеть свои страхи, пусть я слаб. Но я знаю, все у меня получится. Я не отступлю. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца — я буду плавать в море, я буду мыться в полной ванне. Если выживу, — Марк хмыкнул, — будет у меня нормальная семья!»
Марк достал из кармана пуговицу, взглянул на нее и снова убрал: «Говорят, люди не взрослеют. Говорят, что все остаются такими же мальчиками и девочками, что меняются только внешне. Не правда это. Все, кто так считает, просто глупцы. Мальчик во мне давно умер. Только иногда, крайне редко, воскресает и словно уносит меня в то далекое, пожалуй, время. Я иду, как взрослый человек. Я сижу, как взрослый. Даже лежу, когда отдыхаю, как взрослый. И сравнение „как“ говорит не о моем отдаленном сходстве с какими-то несуществующими взрослыми, оно прямо указывает, что я, увы, не ребенок. Дети все делают по-другому. Если лечь на кровать как обычно это делаешь, а потом представить, что ты еще малыш, и отец еще не бросил маму, и мама еще добрая и заботливая, и сестренка не родилась пока и не купалась в этой злосчастной ванной…. Будешь лежать уже совсем не так. Тело расслабится, займет нормальное, удобное положение. Оно станет маленьким, не будет никому мешать, никого раздражать, никому и в голову не придет судить, насколько красиво ты разлегся, и как это смотрится со стороны».
Марк вышел на широкую улицу. Пустота переулка сменилась наплывом людей. У магазина стояла женщина, которая ругала дочку за оторванную пуговицу. Марк вздрогнул. По коже рассыпались мурашки. Мальчик хотел воскреснуть, но это было совсем не вовремя. Марк пошел быстрее, не оборачиваясь и стараясь отвлечься на поедающих хлеб голубей. «И как ты теперь будешь ходить без пуговицы? У тебя, посмотри, и тут нет! Да что же это такое! — доносилось до Марка. — Ты думаешь мне больше делать нечего, как пришивать тебе пуговицы?» Марк обходил людей, которые шли навстречу ему и невольно стал замечать, что почти у всех нет пуговиц. Психотерапевт боялся делать какие-либо выводы о том, что видел. Если бы он имел дело с пациентом, а не с самим собой, все было бы гораздо очевиднее.
Сам факт, что именно Марк слышит и видит людей, у которых оторваны все пуговицы — казался полным безумием. Вдаваться в интерпретации было лишним.
«Запонки и пуговицыи спереди и сзади.Теряютсяи отрываютсяраз десять на день.»— каждый шаг отстукивал каблуком слова в голове Марка. В этот ясный, солнечный день психотерапевт словно блуждал в тумане, сам становясь потенциальным пациентом групповых сеансов.
Двое мужчин, в куртках с оторванными пуговицами и виднеющимися под ними рубашками, тоже без пуговиц, различались только вблизи. Даже на небольшом расстоянии они походили на близнецов в одинаковой одежде. Джинсы с отсутствующими пуговицами на ширинке. Куда же они идут в таком виде?
Поровнявшись с Марком, молодые люди начали громко обсуждать необходимость зайти в магазин пуговиц. Девушки, которые шли чуть левее раздраженного происходящим медведя, засмеялись и спустя минуту, перекинувшись несколькими фразами с мужчинами, пошли вместе с ними. Под ручки.
Снова люди без пуговиц. На этот раз навесные петли на детском пальто пытались найти то, за что можно было бы зацепиться, а лохматые нитки на мужском пиджаке горевали о вырванных с корнем подружках. Отец с голубоглазым сыном вели беседу о том, как на первый взгляд маленькие незначительные детали важны в жизни. Мужчина громко процитировал Ремарка: «Ты можешь
