– Думаю, да, – сознался Стольник. – Я бы убил, и это было бы справедливо. Око за око, зуб за зуб.
– Нельзя людей убивать, если ты не на войне! Либо судить по закону, либо прощать, – стукнул кулаком по столу Прапор. – Не для того жизнь одному человеку дана, чтоб другой ее мог отнимать. Тем более, если человек умрет, как он осознает свои ошибки?
– Наверное, вы правы. Так вы его в милицию сдали?
– Все религии говорят о прощении. Вот и я простил, – хмуро сознался Прапор.
– Не ожидал, – мотнул головой Стольник. – Значит, вы сильней меня, раз смогли простить такое.
– Наверно, – согласно кивнул Прапор. Зажмурился, пытаясь скрыть проступившие слезы, и допил оставшуюся в первой бутылке водку из горла. Потом отдышался, осмотрел Стольника мутным взглядом и добавил: – Ты мой освободитель от тяжкого груза, мне ведь признаться в своем прощении некому было, а ты вон в силовые структуры пошел, поэтому я тебе и рассказываю.
– Так что вы с ним сделали? – чувствуя подвох, встревоженно спросил Харитон.
– Простил и лишил возможности повторить свои грехи когда-либо в жизни, – хмыкнул Прапор.
– Как?
– Я же в армии, когда призвался вначале, при госпитале служил. Насмотрелся, как операции делают. Ну, я его лишил возможности кого-либо держать, бить, догонять, насиловать и рассказывать об этом. Да что говорить, пойдем покажу, – вяло махнул рукой Прапор и, встав, направился в дом.
Заинтригованный Стольник направился за ним.
Они прошли в спальню, которая когда-то послужила его больничной палатой, где ему было так уютно и светло.
Переступив вслед за хозяином через порог, Стольник замер.
На него смотрело, вытаращив расширенные от животного ужаса глаза, тело Сусела. Именно тело, поскольку рук и ног у него не было. Судя по издаваемым звукам, язык тоже отсутствовал.
– Вот гаденыш! – с какой-то ужасающей лаской заметил Прапор. – Опять обосрался, как меня увидел. Серит больше, чем жрет. Особенно как я зайду. Ну, ничего, я о нем забочусь. Какушки убираю. Кормлю, чтоб было чем дристать. Я же тебе говорил, что я его простил за то, что он дочурку мою изнасиловал и убил.
Стольник посмотрел в глаза Прапора и только сейчас понял, что они не мутные, а безумные. Он попятился, чтоб оказаться подальше от страшной комнаты, скрывающей тело, ставшее тюрьмой для души, несущей зло.
– Ты теперь меня в тюрьму ведь посадишь? – с надеждой спросил Прапор.
Стольник не нашел в себе сил ответить. Он отпрянул к стене, но за его спиной оказалось открытое окно, и он кубарем вылетел во двор. Вскочив на ноги и не оглядываясь, он перепрыгнул через забор. Не было иных мыслей и желаний, кроме как скорей удалиться от этого страшного места. С территории «прощения».
Глава 67. Теория прощения
Стольник ехал по поселку на БМВ, вальяжно переваливающемся по кочкам. Была надежда, что эта тряска расшевелит его и выведет из ступора от посещения Прапора.
Он помнил, как строились и разрушались города и цивилизации. Как возносили и свергали богов. Как уничтожались целые народы. Но эта война была всегда честной и справедливой. Теория прощения или, как ее еще можно было назвать, суровая справедливость, провозглашенная прапорщиком, покоробила даже его. Действительно, Василько изобрел совершенную тюрьму – собственное тело преступника, из которого можно сбежать только через узкий лаз, оставленный смертью.
Было чувство, что он виноват в таком новом существовании Сусела, ведь это он спас его от смерти. Смерть – это тоже милость Всевышнего, когда она избавляет от мучений или тяжких грехов души. Значит, и в смерти Светы он повинен спасением ее убийцы.
Как люди до сих пор не понимают, что смерть – это не самое страшное, что может быть в жизни? Это лишь рубеж, отделяющий путь «до» от пути «после». Неизбежный рубеж, к которому нужно быть готовым всегда. Наверно, человек больше всего боится именно самого чувства неопределенности, хотя узнать и понять, что будет после, из-за лени тоже не стремится. А ведь так просто без злобы и спешки прислушаться к своему сердцу, ведь истинный Бог там есть у всех без исключения.
Машина притормозила возле дома Максимыча. Его жена вешала белье на растянутые во дворе дома веревки.
Стольник вышел из машины и приблизился к забору.
– Здравствуйте.
– Ну и ты не болей, коли не шутишь, – вытирая руки о передник, поздоровалась с ним хозяйка.
– Доктор Максимыч дома?
– Доктор Максимыч благополучно помер два месяца назад, захлебнувшись собственной блевотиной во время очередного запоя, – ответила хозяйка. – А ты кто такой будешь?
– Соболезную, – ответил Стольник и заспешил к машине.
– Деловой какой! Как на крутой машине, так можно не отвечать! – прокричала вслед хозяйка. – А соболезновать не надо, я только жить на старости лет нормально начала, а то жалела все его. Лучше бы себя жалела.
Стольник отъехал от дома, все больше утверждаясь в мысли, что зря заехал в поселок, но нужно было найти хоть кого-нибудь из тех, кто мог сказать, в каком городе располагалась дурка. Остался только Вовка.
Как же так можно жить, чтобы о твоей смерти говорили с радостью и облегчением?
Водителя уазика найти оказалось несложно. Достаточно было поинтересоваться у пары мужиков сильно помятого вида.
Вовка вышел из дома, широко улыбаясь редкими черными зубами, и, протянув руку для приветствия, пробасил:
– О-о-о! Какие люди! Стольник! Рад тебя видеть! За встречу надо бы проставиться, братан!
– Слушай, Вовка, как проехать в дурдом, куда вы меня отвозили?
– Ну, как проехать? В Орск езжай вот по этой дороге и не ошибешься. Там дурку каждый знает.
– Спасибо, – ответил Стольник и, посчитав, что разговор исчерпан, пошел к машине.
– Ты что как не родной? – плаксиво спросил Вовка. – Даже проставляться не будешь?
– У меня осталось полбутылки водки, которую я в омыватель стекол наливал. Заберешь?
– Давай, – легко согласился Вовка и взял бутылку, затаив дыхание, двумя руками – так мать взяла бы дитя.
Машина зарычала мощным двигателем и отъехала.
– Вот ведь твари!
