– Я бы так не поступил, – покачав головой, заметил Рис.
– Ты другой, – признала я, свешивая ноги с кресла. Цементный пол был холодным.
– Почему же ты ничего не сказала?
Прикусив губу, я вцепилась в подлокотники.
– Я не знала, что происходит, а когда нашла свои… вещи в посудомойке, мне показалось, что не время говорить об этом, ведь мы как раз… – Не в силах и дальше сидеть, я встала и подошла к решетке. – Ты ведь помнишь, что происходило.
Он с секунду смотрел на меня, а затем отвел глаза, потер ладонью грудь и нахмурился.
– Как только я понял, что был рядом, когда ты открыла посудомойку, но даже не заметил, что случилось, мне захотелось врезать себе промеж ног.
У меня глаза полезли на лоб.
Рис стиснул зубы.
– Я серьезно. С тобой происходил какой-то ужас. Ты нашла в посудомойке свои трусики! Ты не знала, как это случилось, и не понимала, то ли вызывать охотников за привидениями, то ли срочно бежать к психиатру. Должно быть, ты места себе не находила. Но была при этом одна. Хотя я был рядом. – Он подвинулся на краешек кресла и подался вперед. – Мне претит сама мысль о том, с чем тебе пришлось столкнуться.
Я вздохнула, но облегчения это не принесло.
– Ты злился… И у тебя было на это полное право.
– Да, я злился, – сказал Рис и взглянул на меня сквозь густые ресницы. – Но я должен был тебя поддержать. У тебя должен был быть шанс остановить меня и объяснить, что случилось. Не твоя вина, что ты этого не сделала. Это я загнал тебя в угол, и я сожалею.
Я открыла рот от удивления.
– Нам пора поговорить, – заявил Рис тоном, не допускающим возражений. – И на этот раз сказать друг другу правду. Всю правду. Без утайки.
Почувствовав, что ноги подводят меня, я облокотилась на решетку балкона. Впрочем, бежать я не собиралась. Трусихой меня было не назвать. По крайней мере, я старалась быть смелой.
– Ты прав, – сказала я, отчаянно желая, чтобы он надел футболку, ведь его тело не давало мне сосредоточиться.
– Ты знаешь, что я рассердился, и понимаешь, почему.
– Ты ненавидишь ложь больше всего на свете. Я понимаю, что это из-за твоего отца, – сказала я и поспешно продолжила: – Именно поэтому мне было так сложно рассказать тебе о той ночи. Не подумай, что я оправдываюсь. Мне просто хочется, чтобы ты понял мои мотивы.
– Рокси, ложь не то, что я ненавижу больше всего на свете. Я ненавижу чертовых хищников, которые охотятся на женщин и близких мне людей. Еще я ненавижу убийства и изнасилования, – продолжил он, хотя я уже поняла его мысль. – Так что да, я рассердился. И злюсь до сих пор.
Внутри меня все сжалось. Ну вот, понеслось…
– Поэтому я и ушел. Я жалею об этом. Скажу честно, это было к лучшему, потому что мне меньше всего хотелось бы ляпнуть что-нибудь, что уже не получилось бы забрать назад, но теперь я знаю, с чем ты столкнулась в то утро, и жалею, что не остался. Если бы не ушел, возможно, ты бы все мне рассказала. – Он потер ладонью шею. – Но давай пока что забудем обо всем этом, у нас еще будет возможность это обсудить, когда приедет Колтон.
– Хорошо, – насторожившись, сказала я.
Рис наклонил голову и глубоко вздохнул.
– Мне нужно было побыть одному, проветриться и успокоить свой гнев. Я на собственном опыте знаю, что рассерженным важных разговоров вести не стоит. Обычно в таком случае все становится только хуже, а мне совсем не хотелось, чтобы мы с тобой вставали на эту дорожку.
Но разве все и так не было плохо?
– Я не готов был говорить с тобой в четверг, но понимал, куда все движется.
Я глубоко вздохнула и велела себе крепиться.
– Я думал об этом. Понимаю, почему ты расстроилась, и знаю, что ты знаешь, почему расстроился я. Мы оба натворили дел.
– Это точно, – прошептала я, чуть не плача. Когда я попыталась отвернуться, он поймал мою руку, и я снова посмотрела на него.
– По-моему, мы все сделали не так, – сказал Рис, переплетая наши пальцы.
Я не представляла, к чему он клонит, но он держал меня за руку, так что я готова была отправиться с ним туда, где мне не захотелось бы поскорее спрыгнуть с балкона.
– Да?
Рис кивнул.
– Теперь поговорим без утайки. Мне нужно кое-что тебе сказать.
– Без утайки, – повторила я.
– Впервые я заметил тебя – по-настоящему заметил, – когда тебе только исполнилось шестнадцать. Ты была на заднем дворе вместе с Чарли. Я понятия не имел, что вы там творите с детской горкой, да мне и не было до этого дела, ведь на тебе было самое откровенное бикини, которое я видел в своей жизни.
– Что-то я не помню никакой горки, – пробормотала я.
– Зато я помню, – сказал Рис и подтянул меня к себе. – Был июнь, около двух часов дня. Я смотрел на тебя из кухни и все твердил, что ты еще слишком мала, чтобы думать о том, о чем думал я.
Сгорая от любопытства, я не смогла пропустить это мимо ушей.
– А о чем ты думал?
– О том, о чем думают все подростки, когда видят горячих штучек в купальниках, едва прикрывающих задницу, – ответил Рис. – Я не отходил от окна, пока мне не приспичило. Пожалуй, тебе лучше не знать, чем я занялся, когда я все же от него отошел.
– Чем ты занялся? – спросила я.
Он изогнул одну бровь.
– Даю две подсказки: душ, моя рука.
– О, – вырвалось у меня, и по коже побежали мурашки.
– Да, – сказал он и подтянул меня еще ближе. Моя нога уперлась ему в колено. – А потом, когда тебе было семнадцать, ты подарила мне на день рождения самодельную открытку. Не знаю, почему, но в тот день ты улыбнулась мне и навсегда осталась на моем радаре.
Я отлично помнила ту открытку. Я несколько дней рисовала статую Свободы, потому что знала о планах Риса записаться в морскую пехоту. Мне было страшно вручать ему этот подарок, но он улыбнулся мне и неловко обнял одной рукой. Я решила, что он посчитал меня глупым ребенком.
– Когда я вернулся из армии и увидел тебя… – Он покачал головой. – Ты так меня обняла… Меня никогда еще так не обнимали. Я долго не понимал, почему по возвращении мне первой захотелось увидеть именно тебя, почему начал ходить в этот паршивый бар, ведь он был настоящей дырой. А когда я наконец сложил два и два и пришел к выводу, что хочу быть с тобой, случилась та проклятая перестрелка.
Я сглотнула. Рис тяжело воспринял тот случай с участием полицейского и много пил после него. Впрочем,
