21
Попросила я, — говорила старуха, — у одной барыни щенка, да и сама не знала, что он ярчук, и если б он вырос, то был бы таким злым, что и близко к двору нашему не подпустил ведьму. Гостила я у дочки две недели, потом пришла домой и спрашиваю у сына: «Кормил ли ты щенка?» А он отвечает: «Нет, сегодня еще, мама, не кормил». Так я узнала, что моя собака уже второй день голодает. Заставила я сына пойти и выпустить из конюшни щенка и дать ему поесть. Только открыл он двери конюшни, как из нее вырвалась такая сильная буря, что так и сбила с ног сына и отбросила его далеко от конюшни. Сын мой сильно испугался, вбежал быстренько в хату да и говорит: «Маменька, а маменька, видели, как меня швырнула буря?» Я скорее пошла туда и бросилась смотреть, где щенок, и что ж? Лежит бедная моя собачка, разорванная на мелкие кусочки. Тогда я и уверилась, что буря — это была ведьма. Про этот слушай я рассказывала многим людям, которые мне говорили, что ведьма здорово не любит того ярчука, так что она всякими способами старается его истребить. Для того, чтоб ведьма не истребила его, нужно его держать в погребе под осиновой бороной.
22
Приведено в переводе.
23
Пояс или шнур, которым стягивают штаны либо шаровары.
24
Текст приведен в переводе.
25
У ярчука в пасти как дегтем намазано, черно. Их потому нет, что как сука выплодит, ведьма узнает и сейчас ярчука и задавит. А есть такие люди, что могут узнать ярчука; тогда они его в погреб прячут и закрывают осиновой бороной зубьями кверху; тогда они и вырастают, потому как ведьма из-за той бороны в погреб не пойдет, ведь ежели пойдет, то там и останется, не выйдет. А суки из тысяч одна приносит, ярчука рожает первого и только самца. И как его вырастят, то в село то зверь уже не идет и ведьмы боятся.
26
Кошарами называются в Малороссии низкие и длинные сараи, где ночуют и зимуют овцы (Прим. авт.).
27
В степях хутором называют всякое жилье, состоящее из одной или двух изб, не более (Здесь и далее прим. авт.).
28
Особенного рода длинная палка с крюком на конце, употребляемая гуртовщиками для ловли овец.
29
Свирель.
30
Лайте.
31
Семь лет тому назад, был у нас пастух Омельян. Славный был малый, смирный, тихий, только из рук вон ленив. Бывало, в воскресенье, иногда, соберемся в церковь, дойдем до Вострого Кургана; вот он и ляжет. Не пойду, говорит, далеко, я и тут помолюсь; и что ему ни говори, как ни упрашивай, молчит себе, как будто у него полон рот воды, да только сопит.
32
Уж не знаю, от того ли, что в церковь не ходил или от другой причины, только приключилась с ним такая беда, от которой да помилует Бог и врага: каким-то случаем вскочил ему в глотку черт!!
33
Ну, когда вскочил в горло, так и начал мучить Омелько. Бывало, ни с того, ни с сего, ударит его об землю, да и начнет ломать, так что у несчастного пена выступит из рта и он совсем осовеет. Сначала не поняли настоящей причины его болезни и стали лечить: возили в Юдину, к шептухе, в город к лекарю — никакой пользы, еще хуже стало: бывало, в месяц только раз потреплет его, а потом так разлютовался, что стал мучить его по два и по три раза, да еще так сильно, что бедняга лежит целый день, как мертвый. Вот старые люди и начали советовать, чтобы повезти его еще в Котки, до знахарки. Как скоро его к ней привезли, так она в ту же минуту угадала, в чем дело: старушка была очень разумна и знающа. «Нет! — говорит, — тут человек ничего не пособит; нечистая сила забралась ему в утробу — нужно Бога молить». Начали отчитывать, служили молебны, акафисты — не помогает! все хуже и хуже. Вот старые люди снова начади советовать свозить его в Киев, и совсем было уже собрались, как видит нечистый, что ему приходит плохо — сюда-туда, круть-верть! проклятый знает, что в Киеве ему не сдобровать; нечего делать! взял, да сразу и задавил Емельку.
Дней через пять после Петрова Дня, утром, подъехал к нашей отаре приказчик Прокофий. Позвал меня, да и говорит: «Знаешь ли, Фома? Емелька наш умер!» — «Если умер, — отвечаю, — то да помилует его Бог на том свете!» — «Так вот зачем я к тебе заехал, — продолжал Прокофий. — Сегодня стадо перегнали на колодежную, и в хате, где лежит Емелька, осталась одна Акулина; так чтоб ей не страшно было одной, отправься в хутор помочь девке постеречь покойника, а завтра пришлю гроб и все, что нужно для поминок».
Еще солнце высоко стояло, когда я, простясь с товарищами, поплелся в хутор, за мной и Кудла увязалась. Тогда еще не знали, что она ярчук; заметно было только, что и не простая, потому что, как бывало зарычит на какую-нибудь собаку, то она так и брякнется на землю и дух притаит, а бывало, завоют волки, только залает, сейчас и замолкнут, а на низком месте никогда не ложилась, все или на курган, или на байбаковой насыпи, а зубы такие были острые и большие, как у волка.
Солнышко уже садилось, когда я пришел в хутор. Акулина стояла поодаль от хаты и очень обрадовалась, когда меня увидела. «Слава Богу, — говорит, — что пришел, а на меня такой страх напал, что хотела было уйти». — «Глупая, — говорю, — чего же ты испугалась?» — «Как чего?! разве не знаешь, что нечистая сила в нем сидит; того и гляди, что ночью еще встанет». — «Вот что! —
