Тати направилась в сторону Тигрейского рынка – там жизнь кипела в любое время суток. Раз посетив это место, неискушенный турист расставался с большей частью содержимого кошелька и убеждался: продать можно всё, были бы у покупателя деньги. Фотографирование с верблюдами, обезьянами, черепахами и попугаями, сладости, раскисшие на жаре, липкие, засиженные осами, нагло подкрашенная вода с сахаром – "натуральный лимонад", рисунки хной на теле, ракушки, выловленные в заливе, пестрые веера из тканей, тонкой бумаги и перьев… Чего только не было на Тигрейском рынке! Любого ступившего на эту территорию изощренного выживания тут же осаждали со всех сторон всевозможные ловкачи, предлагающие померяться силой, узнать грядущее по картам, поспорить на деньги, отгадать загадку… Рынок в жаркой стране – тысяча самых невероятных способов лёгкого заработка!
Тати быстрым шагом миновала фруктовые ряды, стараясь не оглядываться на напевные посулы торговцев: «пробовать даю бесплатно», «самое лучшее у меня», «такой красавице половину даром».
Далее следовали благоуханные ряды пряностей: их запахи в горячем воздухе сливались в один невероятный букет, от которого щекотало в носу, и голова шла кругом. Продавцы искусно насыпали пряности в прозрачные склянки и в пакеты, создавая замысловатые узоры.
За лотками со специями начинались владения торговцев одеждой, тканями и сувенирами: тут были и женские величественно строгие длинные однотонные платья, и расшитые цветным бисером, яркие, как оперение попугаев, мужские национальные наряды, длинные накидки, платки, широченные шаровары, бусы из ракушек, сушеных плодов, деревянных шариков, нити кораллов – в глазах рябило от изобилия недолговечного, ненужного, но симпатичного.
Тати остановилась. Её внимание привлек юноша, торгующий странными деревянными поделками. Они лежали у него безо всякого порядка в большой корзине, в то время как у других товар был привлекательно расставлен.
Умственная неполноценность юноши сразу определялась по форме головы, по лицу – непривычно плоскому, как тарелка – по глядящим в разные стороны выпуклым глазам. Над пухлой вздернутой губой идиотика небрежно росли молодые жидкие усики. Крупные белые зубы, круглые, как прибрежные голыши, сильно выдавались вперед.
Это несчастное существо мужского пола попыталось что-то сказать красивой женщине, заметив её интерес, и извлекло из своей корзины пахнущего смолой деревянного уродца.
Даже не взглянув на протянутую безделушку, Тати сцапала руку юноши и потащила его сквозь торговые ряды за собой. Он попытался упираться, заверещал необычайно высоким голоском, но она больно ущипнула его и повела дальше.
На любом хармандонском рынке очень дёшево можно было снять комнату на час. "Комната", конечно, слишком громкое слово для того убогого помещения, которое предоставлялось желающим – обычно это был грязный шатер, застеленный ветхим тряпьем, и двоим провести там некоторое время наедине стоило около пяти хармандонских тиар.
Именно такой приют искала сейчас Тати. И вскоре обрела искомое.
Хозяйка, черная неряшливая пожилая женщина, неодобрительно взглянула на хорошо одетую блондинку, крепко держащую за руку местного дурачка, который еле поспевал за нею, семеня потными толстыми ножками… Но когда в руках Тати зазвенели монеты, взгляд старухи заметно потеплел. Она гостеприимно приподняла пыльную ширму, пропустив двоих в душное низкое убежище, убранное старыми коврами. Под потолком висело несколько покрывшихся патиной медных лампадок на цепочках – "для романтического настроя".
5
Натешившись вволю, Тати так и оставила горемычного идиотика – лежащим навзничь под тканевым потолком, подсвеченным снаружи ярким солнцем, и от этого похожим на причудливый витраж. Сначала он опасался шевелиться, так минувшее событие поразило его, затем с боязливым удивлением ощупал одной рукой свои мужские признаки – целы ли? – не съел ли их тот страшный горячий рот?.. Убедившись, что всё на месте, кое-как натянул он свои старые шаровары, собрал барахлишко, которым торговал и деньги, которые были ему оставлены… Пересчитав их, своим скудным умишком он сообразил, что это недельный его заработок, и тотчас мнение о происшествии с ним переменилось на противоположное: если минуту назад он считал, будто с ним случилось несчастье, то теперь полагал встречу с бледнолицей насильницей редкой удачей – пусть уж эта мерзкая беззубая пасть мусолит его причиндалы сколько ей будет нужно, лишь бы давали столько денег… На рынке постоянно бедолагу обсчитывали, а то и вовсе отнимали с трудом добытую на жаре мелочь, награждая подзатыльниками.
Припрятав монеты по две, пять и десять тиар в корзину, он ползком покинул шатер, осиянный надеждой, что когда-нибудь сегодняшнее чудо повторится.
6
Ясный синий вечер скрыл бриллиантовую красоту нефтяной столицы подобно тому, как тонкая ткань прячет от посторонних глаз прекрасное лицо юноши.
Тати и Мирон сидели за столиком открытого ресторана: бордовые салфетки под ножками бокалов шевелили на ветру уголками – точно большие бабочки крыльями. В плотоядном теплом курортном воздухе пахло мясом на гриле. Предвкушение ночи обостряло чувства. Играла музыка.
Тати любовалась своим собеседником. Декоративный фонарик над столом освещал одну половину его лица – медное пятно света лежало на щеке парня, нежнейшими переливами оттенков обозначались под кожей гладкие дельфиньи спинки лицевых мышц, загадочно темнела влажная упругая слива губ…
Мужчины. Восхитительные существа… Каждый – неповторимое чудо природы. Как облако, цветок, коралл… Эти волосы, ресницы, брови, скулы, подбородки, ключицы, плечи… Как Всеблагая делает их из своей божественной глины? Как у Неё выходит так хорошо снова и снова? Отчего Тати всё никак не наглядеться, не насытиться, не остановиться?
"Должно быть, права переспать с ним удостаиваются лишь самые верные и самые отмороженные подельницы Арды, которые головы отрезают так же запросто, как попки от огурцов…"
Мирон понял, что на него смотрят с пристрастием – паучьи лапки длинных ресниц украли его взгляд: истинно целомудренный юноша избегает долго смотреть в глаза выказавшей желание женщине, а юноша порочный – вынужден целомудрие изображать. Таковы правила этой древней игры, выверенные ходы в партии белых и чёрных…
– Вы так отважно ходите здесь с открытым лицом… Не боитесь пересудов?– спросила Тати.
Мирон беззвучно усмехнулся – губы, притягивающие её взгляд, сложились в лукавую самоуверенную улыбку.
– Я единственный свободный мужчина в этой стране, – он говорил с оттенком шутливой бравады, но почему-то не оставалось сомнений в истинности его слов, – я позволяю на себя смотреть, я позволяю себя любить, совершать ради меня и подвиги, и злодейства, мне это не мешает; сплю я с кем хочу, даже старшая сестрица мне тут не указ, а если кто-нибудь вдруг начнет рассуждать о моей морали, моментально найдутся желающие вырезать болтуну язык и прислать его мне в элегантной подарочной упаковке…
Тати спешила допить гранатовое сладкое вино, уже чувствуя в голове навеянный им флёр; лениво повинуясь свободному течению своих мыслей она без особых эмоций подумала, что не впишется, как бы
