— Вот мерзавец, только что вытащил портсигар у моего приятеля, совсем новенький портсигар, — объяснял Гога, держа парнишку за шиворот. — А ну, покажи-ка, что у тебя в кармане.
— Да что вы, да я ничего не крал, — растерянно отвечал человек, следивший за дядей Володей и его компаньонами.
— Как не крал, а это что? — и Гога вытащил у него из кармана большой синий портсигар с металлическими буквами.
— Не украл, знаем мы вас, не украл, — продолжал Гога. — А ну-ка, мосье, — обратился он к Дикову, — покажите ваш кошелек.
Диков увидел свой портсигар, вытащенный из кармана парнишки, и не сразу сообразил, в чем дело. Но когда он вынул из своего кармана синий кошелек с совершенно такими же металлическими буквами, как на портсигаре, толпа ахнула. Не было никакого сомнения, что обе вещи принадлежат одному владельцу.
У парнишки был совершенно растерянный вид.
— Зовите полицию, тащите его в полицию, — слышались голоса из толпы.
— Чего там в полицию, бей его, — раздался голос где-то в задних рядах, и Диков узнал второго компаньона дяди Володи. Парнишку схватили несколько французов. Гога юркнул в толпу, пробрался через нее и подошел к своим.
— Ну, теперь уходим. А то еще разберут, в чем дело. Пусть хорошенько проучат, чтобы знал, что сыщиком быть не так безопасно.
Все четверо стали быстро подниматься к парку Сен-Клу.
Несмотря на все уговоры Дикова, дядя Володя не изменил своего решения. В ближайшие дни вместе с обоими компаньонами он должен был отправиться на выручку Синицы.
XIV
ДВЕ СЕСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ
Доктор сделал неловкое движение, надавил на больную кость при перевязке, и Таня очнулась от боли. Она лежала на кровати в высокой комнате, над ней склонилось несколько лиц в белых халатах. Она рассмотрела сосредоточенное лицо доктора с густыми усами и черной бородкой и два молоденьких женских лица, внимательно следивших за его движениями.
В ногах кровати стоял человек в черной куртке с энергичным лицом. Она открыла глаза и обвела всех взором. Глаза встретились со взором одной из сестер, и она сразу вспомнила Хилидзе. Это был такой же горячий и недоверчиво враждебный взгляд.
Она вспомнила все остальное, поняла, где она находится и закрыла глаза. Больше не было больно, но не хотелось смотреть.
— Ну, как? — услышала она. Это был, несомненно, голос того человека в куртке.
— Ничего, выживет. Опасность прошла.
Шесть дней боролась Таня со смертью и по распоряжению властей, которые считали ее очень опасной преступницей, было сделано все возможное, чтобы не дать ей умереть.
Солдаты в лесу подобрали ее, раненую в ключицу и в ногу. Они не сомневались, что захватят несколько человек и были совершено потрясены найти за камнем одну тяжело раненую женщину.
— Где же другие? — вырвалось у одного из них.
— Чего другие, видишь, была одна.
— Так это мы ее одну не смели взять? Тоже вояки, — засмеялся третий. Он залюбовался ее пышными волосами и вдруг стало совестно, что они ее подстрелили.
— Смотри, жива. Лучше бы сразу кончили. Все равно не выкрутится.
— Ну, ладно рассуждать. Давай бинт, надо перевязать.
Первая перевязка была сделана наспех и неумело. По лесу пришлось идти целый день и ночь, пока донесли раненую до ближайшего доктора. Уже начался воспалительный процесс, поднялась температура, и в город ее привезли через день в очень опасном положении.
Но такую добычу нельзя было выпускать, не использовав ее до конца, да и брильянт хотелось найти.
Хилидзе в своем докладе высказал уверенность, что камень похитили у него из кармана во время ночного нападения.
Таня долго еще лежала с закрытыми глазами. Она ощущала бинты на ноге и на плече, но у нее ничего не болело. Не хотелось двигаться.
Перед ней пронеслось все пережитое. Она поймана, Воронов погиб. Камня нет. Что с друзьями? А Паркер? Ее выхаживают, чтобы потом ликвидировать. Она это сказала про себя, но по-настоящему не ощутила. Во всем теле было приятное чувство выздоровления. Она понимала, что выжила, и в ту минуту бессознательно, не отдавая себе отчета, всем своим существом радовались этому.
В комнате было совсем тихо. Она думала, что никого нет и опять открыла глаза.
Она лежала одна в большой комнате, головой к окну. В комнате было совершенно пусто. Только по острому запаху смеси лекарств и дезинфекции можно было заключить, что она в больнице. Она была укрыта грубой простыней какого-то серовато-желтого цвета и сереньким старым одеялом. Иногда из-за двери доносились отдаленные звуки, то вздохи больных, то бодрые и короткие фразы персонала. Кругом в комнате было совершению пусто, только у двери в плетеном кресле сидела совсем молоденькая девушка в белом халате.
Их взгляды опять встретились, и девушка сразу встала и подошла к Тане, которая продолжала лежать совершенно неподвижно. Одеяло было натянуто до самого лица. Левая перевязанная рука лежала поверх, а правая была спрятана под одеяло.
Молоденькая сестра нагнулась над больной и спросила деловитым официальным тоном, сдержанно-строго смотря на нее:
— Вам что-нибудь нужно?
— Спасибо, ничего, мне удобно, — чуть-чуть улыбаясь, ответила Таня. — Но где я, как я сюда попала?
— Вы в больнице. Но находитесь в распоряжении следователя по особым делам. Вы обвиняетесь в государственном преступлении. Вы под арестом.
Таня не сразу ответила. Она прикрыла глаза, вновь их открыла и делала вид, что из-за слабости ей трудно говорить. Открывая глаза, она рассматривала сестру с красивыми чертами лица и заметила, как у нее отполированы ногти и аккуратно подвязана косынка, так что только с боков около висков чуть заметны два темных локона.
— Можно зеркало, сестрица? — спросила она слабым голосом.
Сестра ждала от больной бурной реакции, может быть, истерики.
Хатима Джеединова были не просто госпитальная сестра, а комсомолка, пользующаяся особым доверием властей, вызванная дежурить в госпиталь к важной преступнице. Она чередовалась со своей подругой Дуней Широкой. Им обеим было строго внушено, что на их обязанности не только уход, но и охрана больной № 105, которая белобандитка и должна быть отправлена в Москву, как только поправится. Ни ее имени, ни фамилии никто в госпитале не знал и ни в каких газетах, конечно, не было ничего напечатано о происшествиях в Отрадном и охоте за беглецами в лесах.
Вопрос был такой неожиданный, что Хатима в первую минуту растерялась.
— Зеркало, зеркало? — она оглянулась кругом. — Тут нет зеркала. Но подождите, я сейчас.
Она легко перебежала комнату, вынула из своей сильно потертой сумочки маленькое зеркальце и принесла больной.
— Ух, какая я страшная стала, — слабо улыбаясь, говорила Таня, рассматривая себя в зеркало. — Хоть бы попудриться немного. Я вспомнила, у меня в кармане была пудра. Можете дать?
— Нет, ваших вещей здесь нет. Надо просить разрешение следователя. Если хотите, я передам вашу просьбу.
— Нет, нет, пожалуйста, не надо. Глупая привычка. Для чего это надо? Все равно.
Она на мгновение
