К ночи отправилась царевна в сад отцовский, там росли березки пушистые, рябинки игристые, а уж сколько цветов благоухало и красками переливалось, так и не счесть. Здесь Яра игралась еще ребенком, здесь же и поцеловала первый раз Еремку - сына конюха, долго они еще встречались под луной в роще березовой, ровно до того дня, как сгинул Еремка в буране. Не повезло пареньку.
Присела царевна на скамейку резную, сорвала ромашку, что меж досок проросла, и пригорюнилась. Крутила-вертела Яра в руках цветочек, потом разозлилась да и отшвырнула куда подальше:
- Не бывать свадьбе, - грозилась она. – Лучше со скалы брошусь, сгину в пучине на радость Владыке морскому, но не пойду за этого пня облезлого. Ежели слышите меня, духи природные, знайте – умру за волю.
Тут вдруг что-то где-то хрустнуло, будто с дерева кто свалился и раздался скрипучий голос:
- Слышу тебя, царевна, слышу.
Яра тогда вздрогнула, а после застыла от страха:
- Кто здесь? Какой злыдень ворожит?
- Не злыдень я, - и из темноты показался старичок, - а дух здешний.
Выглядел он забавно: морщинистый, лохматый, на носу веточка росла с парой листиков, на щеке махонький пенек вместо бородавки, а глаза так и блестели задором. Вместо одежды прикрывали сухое тело лопухи да метлицы, на ногах и вовсе ничего не было.
- Дух ли? А может проделки бесовские?
- Что ты, что ты. Здесь я живу уже много лет, как только зародились травы с деревцами, так и я пришел. Оберегаю сад царский.
- А почему раньше тебя не видела?
- Так ты и не звала. А сегодня глянь, обратилась… - затем помолчал старичок с минуту, а потом снова заговорил. – Я полевой дух, правда, в прошлом. Надоело людей по полям гонять, вот и решил пожить в тишине. Звать Курюм Курюмычем. А ты, Ярушка, чего вся в слезах?
Тогда успокоилась царевна, пригласила старичка на скамью:
- Эх, Курюм Курюмыч, беда у меня. Батюшка хочет отдать в жены восточному царю.
- А-а-а-а, да-да, слыхивал. Так, а в чем печаль? Будешь царицей восточной.
- Не надобно мне власти, я хочу жить по велению сердца, по совести.
- Вот это правильные речи, красавица, - улыбнулся Курюм и погладил седую бороду. – А хочешь, помогу тебе?
- Как же? – загорелась Ярушка.
- Если выполнишь одно мое условие.
- Не тяни же, дедушка, - взмолилась царевна, - говори, я на все готова.
- Ты должна поцеловать того, кто тебе подарит берестяной браслетик. Ежели исполнишь, подсоблю. Только знай, я все вижу и все знаю, обмануть не получится.
- Да я и не обману, разве ж это большое дело - поцеловать за браслетик?
- Увидишь. Не все так легко, что так просто говорится, - сказав эти слова, дух растворился в воздухе, оставив после себя стебелек метлицы на скамейке.
Царевна же заулыбалась, в душе стало тепло и радостно, и отправилась она в свою горницу, подобрав по пути брошенную ромашку.
А на следующий день в покои царевны зашел батюшка и наказал явиться после обеденной трапезы в царскую залу, чтобы показаться жениху. В мгновение улетучилось радостное настроение Яры, ей уж подумалось, а вдруг и не было духа полевого, вдруг старец Курюм – это лишь насмешки богов или и того хуже – силы нечистой? Поэтому встала она, надела поверх рубахи халат расшитый каменьями драгоценными и устремилась к глиняной чаше для утренних омовений.
Смотрела Яра на себя в зеркало и думала, отчего судьба так жестока к ней, почему такая красавица должна мучиться? Водила белоснежным пальчиком по своему отражению да приговаривала:
- Посмотрите, какие бровки ровные, ну словно два полумесяца; какие губки красные, аки спелый барбарис; какой носик ровный, будто точеный из мрамора. А фигура? Я ж стройней любой здешней лебедушки. И неужто все это добро должно достаться бесу лысому?
Налюбовалась собою Ярушка и принялась за одежды. Нарядилась царевна в белую сатиновую рубаху до пят, после натянула пестрый сарафан, а поверх - летник. Потом за волосы принялась: заплела толстую косу, повязала на лоб широкую ленту и все укрыла кокошником расшитым бархатом да жемчугами. Отяжелела тогда Яра, все же без кучи одеж куда лучше было. Но в ночной рубахе к гостям не явишься. Покрутилась красна девица, повздыхала и пошла с женихом знакомиться.
А в царской зале тем временем творилось большое столпотворение. Советники спорили, переводчики переводили, стражники сновали туда-сюда, только Фирдоуси сидел чернее тучи, погруженный в думы серьезные, не обращал он внимания на гомон своих и чужих придворных. Славута вроде и пытался разговорить гостя особенного, но как натыкался на змеиный взгляд, так сразу замолкал. Вдруг встал царь восточный, поднял руку вверх и молвил:
- Тихо, подданные!
Тут же все расселись по лавкам в ожидании дальнейших указаний, а Фирдоуси тогда вернулся в резное кресло и обратил свой колючий взор на Славуту:
- Вели своей дочке явиться. Хочу посмотреть на нее.
Царь Славута поманил писаря и наказал привести Яру скорее, пока жених не рассерчал окончательно. Но царевна сама явилась. Она, будто пава, проплыла мимо жужжащих вельмож и остановилась напротив царей. Фирдоуси смотрел на нее словно волк на ягненка, потом поднялся, щелкнул пальцами:
- Иди ко мне, раб Батулай!
Вышел из тени человек в серой тунике и платке, обмотанном вокруг лица, через прорезь которого только глаза виднелись. Нес он в руках малахитовый ларец да прихрамывал, а когда остановился около господина, то рухнул на колени и голову склонил, чуть ли не до полу. Царь же отобрал ларец, откинул крышку и достал оттуда браслет усыпанный рубинами, что полыхали подобно оперенью жар-птицы. После Фирдоуси заговорил:
- Я дарю этот браслет своей будущей жене, который она с этого дня не смеет снимать с руки.
И пока ковылял жених к невесте, раб Батулай повернул голову, обратив взор на Яру. От его взгляда руки царевны задрожали мелкой дрожью, а на лбу появилась испарина. Черные глаза слуги обжигали лик девицы, она стояла будто завороженная, а уж только когда возник пред ней Фирдоуси - очнулась. Яра безмолвно оголила запястье, на котором уже через минуту засиял драгоценный браслет.
«Вот тебе и берестяной браслетик», - думала царевна. Обманул ее Курюм, позабавился. Опустила очи Ярушка, поклонилась в знак благодарности и отправилась в свои покои. За ней вышел и раб царский, но девица уже не обращала на него внимания, больно на душе стало, отчего слезы ручьем хлынули, и побежала она по коридорам каменным, задыхаясь от горя горького. Да только когда бежала, обронила ленту шелковую, что в косу была вплетена, та кружилась перышком павлиньим, а после легла у ног
