Поставив несколько короткометражек для «ВВС 2», Дэнни начал писать собственные сценарии. Его интересовало столько разных техник. Идеи вспыхивали, как язычки пламени.
Первые четыре года в Лос-Анджелесе было нелегко. Американцы работают день и ночь. На съемки первого фильма ушло много времени, но все были довольны. Второй прошел тихо, но позволил Дэнни выплатить долги. Третью его картину, историческую драму о Сопротивлении, называвшуюся «Ночь Святой Анны», выдвинули на премию киноакадемии за лучшую режиссуру, но Дэнни чувствовал, что фильм не работает, и нужно было снять четвертый, чтобы понять, почему.
Примерно в то время он купил матери современную квартиру возле набережной Глазго. На неделю слетал в Шотландию, они пошли покупать мебель. Мама все повторяла: «Не надо было, Дэнни, правда, не надо».
У нее ушло полгода на то, чтобы обустроиться. Иногда ночами она бродила по квартире и трогала вещи. Дэнни звонил дважды в неделю, они говорили около часа.
Готовясь к съемкам четвертого фильма, Дэнни переехал из района Силвер-Лейк в Холливуд-Хиллз. Сменил свой «Эль Камино» на белый «Мерседес» с кожаным салоном цвета загара и нанял человека, чтобы тот регулярно орал на него в спортзале. На заднем сиденье его машины лежало шотландское шерстяное одеяло, для трех его биглей. Мама прислала запас чайных пакетиков на полгода и коричневого соуса НР.
Прошло десять лет.
Мать вышла на пенсию. Бигли сделались степеннее и стали меньше выть. На носах у них появилась седина. Дэнни нравилось слушать музыку в машине и проводить время дома с собаками. Порой поплавать, потом позавтракать во дворе с «Нью-Йорк таймс». Вокруг бассейна росли бугенвиллея и жасмин, там жило много птиц.
Когда Дэнни надо было подумать, он всю ночь гнал машину через пустыню в Лас-Вегас, останавливаясь, чтобы набрать полный рот теплого воздуха и зачерпнуть горстями песок. После жизни в Шотландии он согревался годами. Останавливался поесть в придорожных кафе, болтал с официантками, смотрел, как вокруг играют в автоматы, пьют кофе, тихо курят и обшаривают таксофоны в поисках монет. Иногда рядом был душ для дальнобойщиков. Они сидели рядком у стойки, с мокрыми волосами, ели яичницу.
Офис Дэнни занимал номер в «Сохо Хаус», голливудском отеле и закрытом клубе. Управляли им англичане, в меню встречались вещи вроде фиш-энд-чипс и горохового пюре. Дэнни мог устраивать вечеринки, не выходя из здания, и сидеть в одиночестве на балконе, когда шел дождь. Однажды во время ливня с ним рядом сел официант. Он был из Голуэя, и его тоже тянуло домой, куда он никогда не вернется.
— Скажи, что нам надо, чтобы они подняли до пяти, — сказал Дэнни.
Лампочки других линий тоже горели, но на эти звонки отвечал его секретарь.
Дэнни выдвинул верхний ящик стола.
— Я только что стал искать сигареты, — сказал Дэнни. — Представляешь?
Взял незаточенный карандаш и сунул его в рот.
— Нет, уже месяц.
Развернул кресло, чтобы взглянуть на город за окном.
— Да карандаш, честное слово, — сказал Дэнни. — В любом случае, я это делаю ради собак, а не ради себя.
Он какое-то время слушал собеседника.
— Скажи Стэну, что мы ценим его рвение, хотя нет, это прозвучит высокомерно, скажи, что мы ценим наши отношения, но не можем продолжать, если нам платят меньше, чем раньше… но они это и так знают; ну, вот так они себя ведут, пойми.
Он снова замолчал, слушая.
— Хорошо, тогда делай так… Раз это оговорено контрактом, им же в итоге обойдется дороже, но если это позволит ему сохранить лицо, пусть… если ты считаешь, что это удачный ход. Я полагаюсь на твое суждение.
Он кивнул, что-то записал.
— Погоди, Джек, — сказал он. — Я собирался сегодня заехать повидать Ракель. Предупреди ее, хорошо?
На улице было очень жарко, в небе ни облачка.
Буквы вдалеке когда-то складывались в слово «Голливуд-Лэнд». Мулы втаскивали толстые столбы по крутому склону, чтобы можно было установить буквы. В 1932 году актриса бросилась с буквы Г и разбилась насмерть. Вдоль бульваров были припаркованы старинные машины. Мужчины носили шляпы и бежевые костюмы. Все курили и ездили верхом. Писатель Фрэнсис Скотт Фитцджеральд ел в закусочных и сидел в парке возле асфальтовых ям, писал письма дочери, веля не тратить столько денег и заботиться о матери.
В дверь постучал и вошел секретарь Дэнни, Престон. Родом он был из Йонгстауна, Огайо. Первым местом его работы был популярный ресторан в Эхо-Парке. Он носил бабочки. Ходил на множество вечеринок. Каждое воскресенье звонил родителям, когда они возвращались из церкви. Они поддерживали его, но хотели, чтобы он вернулся в Огайо. Его мать носила шлепанцы, подбитые пухом. Любила положить на что-нибудь ноги, когда смотрела телевизор. Отец Престона раз в месяц красил ей волосы. Надевал пластиковые перчатки, и в кухне пахло химией. Им было по сорок, когда родился Престон. На прошлой неделе они отпраздновали юбилей свадьбы. Устраивали пикник с ребрышками, жареными цыплятами, окрой, кукурузным хлебом, капустой и домашней ветчиной с бобами. Отец Престона прислал по электронной почте фотографии. На них все ели с картонных тарелок и салютовали в камеру бумажными стаканчиками.
Никто и бровью не повел, когда выяснилось, что Престон — гей. Он сказал родителям как-то вечером, в воскресенье, когда был включен телевизор. Сказал, что это так же естественно, как дышать.
— Как там с «Парамаунтом», Престон? — спросил Дэнни, не поднимая глаз.
— Отлично, новый продюсер — это просто рождественское чудо, у меня уже завтра для вас что-нибудь будет.
— Ты едешь домой на Рождество, Престон?
— Да, если вы не против. А вы поедете в Шотландию?
— Вообще-то мама приезжает сюда. Хотя, по-моему, ей больше хочется повидаться с собаками.
— Тут куда теплее, чем в Шотландии, правда?
— Везде теплее, Престон. Тебе что-нибудь еще от меня нужно?
— Нет, у меня завтра будет что вам показать.
— Хорошо. Я собираюсь сегодня навестить жену Джека. Позвони, пожалуйста, в больницу и узнай, все ли в порядке, спроси сестру, не нужно ли чего?
— Как она?
— Скорее всего, ей в основном скучно.
— У меня на столе есть журналы, может быть, возьмете?
— Рад, что у тебя есть время читать журналы, Престон.
В подземном гараже было светло и всегда полно машин. Пока Дэнни не пристегнулся, звенел автоматический сигнал.
— Спасибо, бабуль, — сказал Дэнни.
На пассажирском сиденье валялась резиновая кость, на водительской двери была вмятина, которую парковщики «Сохо Хауса» все время предлагали выправить, пока Дэнни наверху, у себя в офисе.
Время от времени он настаивал на том, чтобы припарковаться самому, и полностью откидывал переднее сиденье, чтобы подремать.
Ему часто снилось детство, залитый дождем квартал Манчестера, где он рос с матерью. Он часто о ней думал, потому что был уже достаточно взрослым, чтобы кое-что понимать, достаточно взрослым, чтобы помнить ее, когда ей было
