Сереженька, бедный… Пусть он ее простит, потому что она любит его! А как же Саша? Женя представила себе красивое лицо Ермоленко, его пламенное признание в том, что она самая светлая женщина в его жизни, и с ужасом осознала, что его она тоже любит. Как же так? Разве можно любить двух мужчин сразу? Всем известны вечные женские приговорки: дорогой, любимый, единственный. А тут сразу двое любимых… И почему у нее все не как у людей, неправильно? Или это у людей не так? И кто знает, как правильно?
Утром, как можно раньше, Женя примчалась в больницу к мужу. Она почему-то думала, что увидит его в отдельной палате, увитого разноцветными проводками, подключенными к космическому пульту с мигающими лампочками и ползущими по мониторам диаграммами. Действительность превзошла ее самые смелые ожидания. Сергей, седьмой в шестиместной палате, лежал прямо напротив двери на узком топчане без всяких признаков проводков и диаграмм. На нем была белая больничная рубаха с бордовыми ягодками и синим клеймом у ворота «хирург. отд. № 2». Мужчине, который лежал в углу у окна, как раз делали клизму, и палата была погружена в невообразимую вонь. Женя хотела переждать это мрачное действо в коридоре, но медсестра махнула ей рукой: мол, проходите, чего ждать, если тут каждую минуту какие-нибудь неслабые процедуры на семь-то человек.
Стараясь дышать неглубоко и только ртом, который не так чувствителен к запахам, и не смотреть в тот клизменный угол, Женя присела на шаткую табуреточку возле мужа. Сергей спал или находился в забытьи. Женя беспомощно оглянулась на медсестру. Та, закрыв нижнюю половину тела мужчины на судне одеялом, собиралась вынести из палаты стойку с кружкой Эсмарха.
– А он… что… – шепотом спросила Женя, показывая на мужа. – Ему плохо?
– Ему нормально, – бодро ответила медсестра с острым носиком и очень цепкими глазами, каковые наверняка и должны быть у медсестер, чтобы не пропустить у больных каких-нибудь важных перемен. – После операции все почти сутки спят, так что вам лучше прийти завтра.
– А сегодня…
– А сегодня ему почти ничего не надо. Сбегайте в магазин напротив больничного городка, купите воды без газа – и все дела!
– Я принесла! – обрадовалась Женя. – Мне в справочной сказали…
Она хотела выставить на тумбочку пару голубых пластиковых бутылок, но никакой тумбочки рядом с топчаном не было.
– А куда же… – опять растерялась Женя и испугалась до противных мурашек на теле.
– Вот когда с табуретки слезете, на нее и поставите, – сказала участливая медсестра. – А после одиннадцати будет выписка, освободится кровать, мы его и переложим. Там вам будет и тумбочка, и личное судно.
– Женя… – Сергей вдруг подал голос. Он показался ей чужим и будто раздавшимся из-под воды.
– Я, Сереженька, я!! – неуместно громко для больницы выкрикнула Женя. – Как ты?
– Нормально… Спать хочется…
– Так ты спи, спи, а я посижу…
– Вот говорю вам – идите, женщина! – сказала вдруг неизвестно почему рассердившаяся медсестра. – Прямо пройти негде, вы же видите! А завтра милости просим! Уж наговоритесь всласть!
Женя тут же спрыгнула с качающейся табуретки, выставила на нее две бутылки «Aqua Minerale», негазированной, и вылетела в коридор впереди кружки Эсмарха. Она смутно чувствовала, что не права. Надо было остаться и служить Сергею преданной собакой. Подумаешь, не протащить этой тетке свои клизмы! У нее клизмы, а у Жени – муж. Чувствуешь разницу, ретивая жрица клизматория?!
Все дело в том, что Женя была здоровой женщиной. Как каждого здорового человека, ее пугали и кружки Эсмарха на стойках, и капельницы, и более всего люди в белых халатах, которые без всякого сострадания очень больно берут кровь, делают уколы, чересчур далеко залезают в горло и в другие отверстия, ему прямо противоположные, пишут в карточке запредельноневнятными медицинскими почерками и выносят приговоры: «Пациент скорее жив, чем мертв», «…скорее мертв, чем жив», «…если пациент умрет, так и так умрет, а если выживет, так и так выживет…» Правда, нынче по коридору сновало множество медработников не в белых, а в кокетливых розовых халатиках, голубых и даже в некоем подобии брючных костюмов цвета морской волны, но это разнообразие цветов спокойствия Жене не прибавило. Она топталась в коридоре, размышляя, в какую сторону двинуть, у кого спросить, во что в конце концов вылился «острый живот» Сергея, и очень хотела выплакать накативший на нее в этом учреждении ужас.
Наобум определив направление движения, Женя повернула вправо и натолкнулась на доктора Филиппова. Она бросилась ему на грудь с криком:
– Что с ним?
Юра осторожно отцепил от своего по-прежнему белого халата ее руки и, улыбаясь, сказал:
– Я вас помню. Вы Женя.
Она кивнула.
– Все нормально, Женя, – продолжал улыбаться Филиппов. – Всего лишь аппендицит, правда, уже начался перитонит. В общем, вы вовремя приехали. Еще бы немного промедлили, и… Но вы успели, и теперь ваш муж будет поправляться.
Еще бы промедлили… Начался перитонит… Это она, Женя, медлила, обнимаясь с другим мужчиной. Если бы не пришла Никольская, то она медлила бы еще, и Сергей…
– Что с вами, Женя? – засуетился Филиппов, пытаясь поднять съехавшую на пол женщину. – Говорю же вам: все уже позади! Все в порядке, слышите? – И крикнул куда-то в пространство: – Зоя! Тут опять с родственницей плохо! Укол!
– Нет-нет… – очнулась Женя. – Не надо уколов… Я сейчас… У меня просто обстоятельства… особые… извините…
С помощью Филиппова она поднялась с пола, отерла проступившую на лбу испарину и сказала:
– Юра, я не просто Женя. Я Женя Богданова. Мы жили в одном доме на улице Вокзальной. Помнишь: «Море волнуется раз, море волнуется два…»? Почему-то мужчины меня не узнают. А Галка сразу узнала… ну, которая за Николаева замуж вышла…
– Женька… Не может быть… – растерялся всегда уверенный в себе лучший хирург города Колпина. – Вот так номер! А я все думаю, кого мне эта Женя напоминает! Вот оно что!
– Юрий Петрович! В двести восьмой палате у дедка открылось кровотечение! – К Филиппову подскочила юная медсестричка.
– Да-да, сейчас иду… – ответил ей Юра, посмотрел на Женю и еще раз сказал: – Выше нос, Женька с улицы Вокзальной! Мы ж один за всех и все за одного! Прорвемся! А поговорим после! Обязательно! – И он помчался вслед за медсестрой в голубом брючном костюме, отделанном элегантным снежно-белым кантом.
Игорь Краевский намеревался и дальше встречаться с Таней Казаковой, хотя после разговора с Кристиной несколько охладел к ней. Он понял, что у обеих девушек рыльце в пушку, только не знал, которая врет больше. С тех пор как он снял свои страшенные очки, на него вообще все девушки смотрят благосклонно, и в школе, и на улице. Может, ну их, этих Кристин с Татьянами?! Вон их сколько, хорошеньких, раскатывающих на него свои крашеные губки! Одна другой лучше!
С другой стороны, с Казаковой ему было хорошо. Она страстна и нежна одновременно и абсолютно все позволяет. И что бы там ни было вначале, сейчас она его любит. Он это точно знает. Ошибиться невозможно. Вот только с женитьбой он, пожалуй, погорячился. Торопиться с этим не надо, потому что… не надо – и все! Кристина, например, гораздо красивее Татьяны и тоже что-то такое лопочет про любовь. Конечно, она его здорово оскорбила, но, кто знает, как повел бы себя он, если бы на девушке были такие, как у него, нечеловеческие очки. Таня на три дня уехала на похороны какого-то родственника, кажется, родного брата матери, и у него, Игоря, есть время приглядеться к Кирьяновой. А там он… выберет, кто лучше, с кем ему приятнее, да и вообще… может быть, есть смысл и с двумя… Не жениться же, в самом деле! Он, скорее всего, теперь вообще никогда не женится. Чуть дурака не свалял! Отцу с матерью наговорил всякой ерунды. Кстати, пока отец в больнице, пока мать сидит возле него чуть ли не сутками, есть смысл заняться Кирьяновой.
В этот день Игорь впервые посмотрел на Кристину особо томным взором. Она среагировала быстро и так, как ему было нужно. После уроков подошла к нему и спросила:
– Мне показалось, ты хотел поговорить насчет Татьяны.
