Весь день Накамура плавал на лодке от берега к берегу, кошелек его изрядно похудел, однако с Марусей не сказал он и трех слов. Стоило ему открыть рот, как Маруся безошибочно лягала его ножкой в грудь, а Сяо Пан слегка пристукивала веслом по голове. К концу дня Накамура был уже влюблен без памяти…
Лихого разбойника нельзя было узнать. Теперь, когда Накамура отсыпался по ночам, пираты перестали нападать на проезжие корабли, еда и деньги у них постепенно заканчивались, а капитан пиратский и в ус не дул, только и знал, что с зазнобой своей по реке кататься. Назревал бунт и, чем черт не шутит, вздергивание самого капитана на рее — в назидание другим заблудшим начальникам.
Помощник Накамуры, старый моряк Сань Годи, как мог, уговаривал команду потерпеть немного, но с каждым днем делать это становилось все труднее и труднее.
— Он нас променял на девку! — вопили обиженные пираты. — Чего еще было ждать от японца?!
Тогда Сань Годи решился и пошел прямо к капитану.
— Капитан, — сказал он с прямотой старого разбойника, — еще немного и команда разнесет корабль, а нас утопит, как щенят.
Накамура посмотрел на него с тоской. Глаза у него были, как у побитой собаки — не утопленной пока, но близкой к тому.
— Что же мне делать, старина Сань? — спросил он. — Ведь я так люблю ее, что сердце у меня сжимается и готово разорваться в любую секунду.
— Так ты ничего не добьешься, — отвечал ему Сань Годи. — Надо похитить девушку.
— Она не любит меня свободной, почему ты думаешь, что пленницей она полюбит меня? — спросил Накамура.
— Потому что ничего другого ей не останется, — твердо сказал Сань Годи.
Накамура повесил голову и ничего не сказал. Но на следующий же день лодку старой Сяо Пан атаковали три пиратские джонки. Старуха, видя, что силы неравные, просто нырнула в прохладные воды Амура и вынырнула уже у берега. Маруся же посчитала бегство позором и вступила в бой с пиратами. Солоно пришлось речным бродягам, ни одна победа не доставалась им таким трудом. У трех пиратов были выбиты зубы, у двух — сломаны носы, один лишился глаза, а еще один навеки упокоился на дне Черного Дракона. И все же Марусю схватили, замотали сеткой, словно редкую рыбу, и доставили к капитану.
Увидев Накамуру, Маруся сверкнула зелеными глазами — словно молния ударила.
— Ты! — закричала она. — Я убью тебя, японская морда! Я перегрызу тебе горло!
Храбрый пиратский капитан задрожал. Но не гнева Маруси он испугался, он страшился навеки утратить ее любовь.
— Любимая, — сказал он робко, — это все для тебя. Ты будешь царицей Черного Дракона, ты будешь властвовать над душами всех, кто плавает здесь и кто живет по обоим его берегам.
Секунду Маруся сверлила его зеленым лучом из глаз, потом вдруг захохотала.
— Царицей, говоришь? — спросила она. — Ладно, развяжи меня.
Он послушно исполнил приказание…
И с этого мгновения началась у пиратов совсем иная жизнь. Маруся по-прежнему не отвечала Накамуре на его чувства, однако развратила всю команду.
Капитан сделался жалким. По вечерам, совершенно пьяный, он выходил к мачте, обнимал ее и плакал, глядя на заходящее солнце — рыжее, сладострастно трепещущее в жарких струях речного воздуха. Но плакать было бесполезно: теперь его сторонились все пираты, даже верный Сань Годи. Накамура рыдал, словно ребенок, но поделать ничего не мог.
Черной ночью Маруся появлялась на корме совсем голая и серебристая, словно русалка, пела под луной тоскливые песни, на которые выходил из лесу блудливый мохнатый волк и подвывал ей, твердо стуча длинным хвостом по земле. Капитан, утирая слезы, тенью подкрадывался к Марусе сзади и набрасывал ей на плечи дорогие меха из песцов, шелковые халаты, нефритовые и золотые ожерелья, жемчужные бусы — все, что добывалось пиратским промыслом или могло быть куплено за любые деньги. Но она безразличным движением плеч сбрасывала все это в речные пучины, и вечно голодные амуры жадно глотали жемчуг, рвали шубы и платья в мелкую несъедобную пыль.
Однажды Накамура сам подошел к Сань Годи. Помощник был хмур и рассеян и едва удостоил капитана кивком.
— Я умираю, — горько сказал Накамура. — Что мне делать?
Сань Годи долго молчал, словно не слышал своего капитана. Но, наконец, жалость пересилила его гнев. Он повернул голову к Накамуре и произнес холодно:
— Ты знаешь русскую песню про Степана Разина?
Накамура посмотрел на него со страхом.
— Что ты предлагаешь мне? Я никогда на такое не решусь…
— Ну так умри, — процедил сквозь зубы Сань Годи, — ни на что другое ты не годишься.
Впервые за много дней капитан выпрямил спину и огляделся по сторонам. Взгляд его прояснился: мир стоял вокруг резкий, как отчеканенный.
На следующее утро Накамура сам разбудил команду. Когда пираты, неодобрительно позевывая и хлопая на голых плечах комаров, встали в неровный ряд на корме, Накамура вышел перед ними, во всей славе, с сияющим взором — так что они на миг забыли недели его слабости и бесчестья, когда, словно голый червь, пресмыкался он на обшарпанных досках перед жестокосердной Марусей. Сама же Маруся, как ни в чем не бывало, сидела на носу и глядела в черные воды Амура и кивала слегка, будто увидела там знакомых русалок.
— Братья, из-за женщины я забыл свои обязанности перед вами, — начал Накамура. — Я забыл об уважении, о долге и о ритуале-ли. Но я искуплю свою вину.
Пираты радостно зашумели — их отчаянный главарь снова возрождался к жизни.
Не говоря больше ни слова, Накамура подошел к Марусе, взял ее железной рукой за волосы, посмотрел в зеленые, словно колодцы, глаза.
— Прощай, — сказал он ей. И опять ничего не изменилось в лице его, только голос дрогнул в последний миг.
— Прощай, — равнодушно отвечала Маруся.
Капитан склонился к девушке, могучие мышцы его напряглись, заиграли в утреннем свете. Раздался стон и тяжелый плеск падающего в воду тела. Пираты на миг замерли, а потом слабое «ох!» пробежало
