Обмяк Мухомор после сытного обеда, лицо расслабилось — хорошо ему. Трубочка дымит, на плите чайник закипает, а молоденький мент, открыв рот, доверчиво слушает наставления тёртого мужика — что ещё для счастья надо? Самое время дожать Мухомора: несколько вопросов, глядишь, и ляпнет, забывшись, что-нибудь интересное. Я почти собрался поднести дяде Мише стаканчик шнапса — фирменного, ментовского, чтобы подумалось барачнику, будто в рай попал. Может, забудет об осторожности, язык и развяжется. Не успел я уважить дядю Мишу, потому что явился нежданный гость. Ох, не простого человека занесло к нам, совсем непростого! Сам Пасюк в гости пожаловал!
Не нравится ему, когда его так называют. Говорят, пытался он себе другое погоняло выдумать, а ещё, поговаривают, любит Пасюков, когда его по имени величают. Только в бараках по имени разве что близкого кореша назовут. Опять же, прозвище позабыть можно, а фамилия-то останется, от неё избавиться не выйдет. Есть такие, кто в глаза побоится назвать человека прилипшим к нему ещё до Катастрофы прозвищем, а за глаза всё равно скажет, да ещё и ухмыльнётся ехидно.
Встал нежданный гость посреди комнаты, губищи в улыбке растеклись, зубы, как на витрине; каждый рассмотреть можно, и ни одного настоящего — все жёлтым металлом блестят. Сам здоровущий — на голову меня выше, и вдвое шире! Как вошёл — неуютно сделалось, пахнуло свинарником и немытым телом. Я от неожиданности растерялся — надо же, сам пришёл. Мухомор скукожился, хотя гость на него и не глянул.
Следом появился Захар. Щёки в пунцовых пятнах, губы до белизны сжаты, усы встопорщились. Видно — взбешен человек. Накостылял бы кому-нибудь, лишь бы повод нашёлся.
— Здравствуй, Олежка, — сказал, будто кот мурлыкнул, Пасюков. — Наслышан, наслышан о твоих подвигах. Молодец!
— Ага, — ответил я вежливо, — здрасьте. Чайку налить?
Я поднялся за чайником.
— Ты себе налей. А мне чаи гонять некогда, работа, понимаешь. Я на минутку, надо бы уладить одно недоразумение. Давай, Захар Викторович, как договорились.
Захар сел на моё место. Его взгляд пронзил Мухомора, желваки заиграли, а пальцы сжались в мосластые кулаки. Если бы на меня так глянули, я бы, пожалуй, струхнул. И Мухомора проняло. Потух дядя, вся самодовольная уверенность куда-то подевалась! А Захар посмотрел-посмотрел, и зарычал:
— Вали отсюда. Собирайся и… пока я не передумал.
— Как это? — не понял Мухомор.
— Так это, — процедил Захар. — Так это! Свободен ты, Михаил. Иди на все четыре стороны. С тебя сняты обвинения, ты опять честный гражда… тьфу, человек. Открылись новые обстоятельства, и в связи с этим… да, чуть не забыл. Я извиняюсь перед тобой за причинённое беспокойство! А сейчас — быстро встал и пошёл. И чтобы духа твоего здесь не было!
Мухомор понял, что ситуация чудесным образом переменилась, но ещё не понял, хорошо это для него, или не очень. На всякий случай он вежливо заулыбался. Я застыл с горячим чайником в руке. А Пасюков опять замурлыкал:
— Давай, Миша. Пойдём домой. Я всё уладил. Нечего тебе здесь околачиваться, чужие харчи лопать.
Мухомор наконец-то смекнул, что к чему, и сказал развязно:
— Я же знал, ты приятеля в беде не бросишь. Ты, Беня, человечище! Можно я тебя обниму?
— Ни к чему, Миша, ни к чему. Люди должны помогать друг другу.
Когда они уходили, Мухомор украдкой посмотрел на меня, и еле заметно пожал плечами, мол, а я причём?
Потом, когда Захар, махнув полстакана, немного успокоился, я поинтересовался:
— Объяснишь?
— Чего объяснять? Сам не видишь?! Попросили отпустить, вот и отпустил. Очень сильно попросили, — ответил почти спокойно Захар.
— Кто попросил-то? — ошарашено спросил я. Не так много в Посёлке людей, к чьим такого рода просьбам Захар может прислушаться. Человека три, самое большее — четыре.
— Тебе какое дело? Ну, Асланян, дальше что? Дабы не нагнетать напряжённость. Его слова, не мои. Так и сказал: «дабы не нагнетать напряжённость». Понимаешь?
Я не понял:
— Асланян что, совсем обалдел? Ему, вообще, какое дело?
— Мне плевать на Асланяна. Ты подожди. Немного подожди. Вот где у нас эти пасюки будут! — Захар сжал кулаки, показывая, где у него будут пасюки. — А сейчас не бери в голову. Работай, как работал.
И саданул кулаком по столу:
— Сволочи!
И ещё раз, гораздо сильнее:
— Суки!
* * *Ржавый мялся; ладони суетливо комкали замызганную тряпочку. Его взгляд постоянно убегал, и я не мог за него зацепиться. Понятно — человечек волнуется. А чего, спрашивается, нервничать, если не виноват? Кое-какие его делишки мне известны — подворовывает немного. А кто безгрешен? Главное, Ржавый меру знает, не зарывается: там ненужную железку прихватит, здесь пару гвоздей в карман положит, а в Посёлке на металл всегда найдётся покупатель. Если кому инструмент нужно сладить, лопату, или нож — тоже к Ржавому обращаются, сделает качественно, и дёшево. Каждый вертится, как может — понятно, жизнь у нас такая. Подружка у мужика, значит, деньги нужны — и это мне понятно: кому эдакое чучело без денег надобно? Опять же, если нужда возникнет, его всегда можно взять за одно место, и будет человечек весь наш. Но сейчас я пришёл по другому поводу. Так что, Ржавый, напрасно ты беспокоишься. Береги нервы.
— Что, — я в очередной раз попытался заглянуть Ржавому в глаза, — сумеешь такой ножик смастерить?
И показал один из конфискованных у Мухомора тесаков.
— Т-так это, — Ржавый стал заикаться больше обычного, видно, совсем разволновался, бедолага, — с-с-с-с-сумею. С-с-мас-стерю. Т-только разрешение нужно. Если милиция раз-з-зрешит, сделаю. А так не, не-не-нельзя.
— Ты что? — удивился я, — Я, по-твоему, кто? Я и есть милиция!
— Ну да, — заулыбался Ржавый, — Что-то я по-по-попутал.
Он взял нож, близоруко поднёс к глазам, зачем-то даже понюхал. Слюнявые губы брезгливо поджались. Вердикт оказался короток:
— Дрянь! Для чего тебе это?
— Да понимаешь, — я стал придумывать на ходу, — в лес мы вчера ходили. А там без такого ножа тяжко. Кусты рубить, ветки. Слыхал про мачете?
— А, — обрадовался Ржавый, — Так я те-тебе и с-с-сделаю ма-мачете, а не та-такую фигню.
— Договорились.
