Выскочив из овражка, я машу руками. Дружинники заметили мои сигналы, трое спешат на помощь. Тогда ещё живой Ермоленко спрашивает:
— Чего звал-то?
— Вон там, — говорю, — посмотри.
Дружинник лезет в овражек. Из кустов раздаётся удивлённый возглас. Подтягиваются любопытные.
Щуплое тельце за волосы выволокли из зарослей, ну краю овражка собрались люди. Смотрят, обсуждают.
— Молодец, Олежка, такого чёрта завалил!
— Боец вырос!
— Загнал точно в глаз! Меток, хлопчик!
Лесники шуршат по кустам, Ермоленко заявляет:
— Ночью прокрался, устроил засаду. Пришил бы кого-нибудь, и по оврагу в лес. Ищи потом ветра в поле.
— Я думал, они все передохли, — говорит кто-то из штрафников, он за моей спиной, и я не вижу, кто это.
— Видать, не все. Человек такая скотина, что хуже таракана, ко всему привыкает. Этот, вон, молодой ещё. Кроме леса ничего в жизни не знал.
Дружинник склоняется над телом, внимательно осматривает. Нож разрезает необычную накидку чужака. Волокна режутся тяжело и при этом неприятно потрескивают. Выпрямившись, дружинник громко сплёвывает.
— Кажись, баба, — состроив брезгливую гримасу, говорит он.
На секунду люди замолкают, переваривая новость. Потом кто-то восклицает:
— Жуть! Глаза б не смотрели на такую бабу.
— Как дело было? — интересуется дружинник.
— Да как, — объясняю. — Тычет копьём. Есть, говорит, давай.
— Так накормил бы, — шутит кто-то. Все хохочут. Это смешная шутка.
— Он и накормил. Так обожралась, что встать не может, — эта шутка ещё смешнее. Все просто умирают…
Тело чужачки отволокут в Посёлок, и народ будет дивиться на очередную лесную невидаль. Ольга загрустит. «Не всем повезло выбраться из леса, кому-то пришлось научиться в нём жить» — скажет она. Потом заставит мужичков похоронить чужачку. Через неделю вырубят шиповник, и засыплют овражек землёй, а меня перестанут выпускать за Ограду: не случилось бы чего с «сыном полка». Но пока я чувствую непонятную гордость. Это мой первый бой, и первый убитый мной противник. Он даже немного похож на человека. Если бы я не справился с ним, он бы меня не пожалел. А что не ткнул копьём в спину, когда была такая возможность — его проблемы. Разве нет?
* * *Долетел отчаянный вскрик, и следом застучала автоматная очередь. Я вскочил; в паху разлетелся на осколки ледяной ком, а сердце привычно заколотило в рёбра. Руки сами схватили оружие. В рощице, куда ушли Антон и Савелий, опять закричали, снова послышалась стрельба, и наступила тишина.
— За мной, — Партизан поспешил туда, откуда донеслись выстрелы. — Да не лезьте вперёд, олухи. За мной, значит, сзади!
Савелия мы нашли посреди большой, окружённой густыми вётлами лужайки. Он замер, руки в стороны, как у пугала, и, как у того же самого пугала, взъерошенный вид.
— Где Антон? — закричал Партизан. — Что случилось?
Савелий замычал, словно и те немногие слова, какие он знал, от волнения застряли в глотке. Механик шипел и давился, а его руки двигались сами по себе, будто Савка хотел предупредить, чтобы мы не приближались.
— Где стоите, там и замрите! — велел Партизан, а сам опустился на четвереньки, да так и пополз — корма оттопырена, нос пашет землю, натурально — вынюхивающая след псина. Лесник обнаружил то, что искал, и окликнул нас:
— А ну, двигайте сюда. Только идите по моему следу.
Мы осторожно подошли. Партизан указал на стебель пластающегося по земле растения. Оно ловко замаскировалось во мху, и прикрылось папоротниками — если специально не искать, и не заметишь. Толщиной эта штука не больше пальца, и вся, будто ёж, утыкана иголками, и усыпана мелкими продолговатыми листочками, между которыми, как вены, лиловеют прожилочки.
— Вот он, — сказал Партизан. — Всю поляну обмотал!
— Кровопивец, блин, — подтвердил Леший, — Плохо!
— Кровопивец? — переспросил Сашка. — Кто это?
— Про травку росянку слыхал? — объяснил Партизан. — Эта такая же. Антоха, стало быть, вместо мухи.
— Что-то такое мне рассказывали, — подтвердил Сашка. — Я думал, это враки.
— Полюбуйся на враки, — загорячился Леший, а потом неуклюже, как уж мог, попытался успокоить механика: — А ты, Савелий, того, не переживай. Чего теперь переживать… Покажи, где эта сволочь спряталась… я ж её… на клочки… покрошу на винегрет!
— Развоевались! Мстители, блин! Идите вон! — прогнал нас Партизан, а когда мы отошли, хлестнул кровопивца длинным берёзовым прутом, который здесь же, на поляне и подобрал. Ничего не случилось. Лесник продолжал неистово сечь растение. И тогда стебель затрясся, и, зацепив колючками прут, поволок его по мху. Через несколько мгновений спазмы, охватившие кровопивца, утихли, стебель, прежде, чем угомониться, ещё немного подёргался, и всё успокоилось.
— Видели? — спросил Леший. — И Антоху так же… обмотал, как верёвками, его и обездвижило. Топоры-то у парней были, надо было рубить. Тогда бы спасся. А он запсиховал, или, может, испужался. Если сразу не освободишься, потом можно и не пытаться — всё одно, умрёшь. Только перед тем обязательно помучаешься. Сначала тебя обездвижит, а потом умрёшь. Эта дрянь сейчас ленивая, потому что Антоху сожрала. А ежели будет голодная — всего замотает, да иголками утыкает, ты и глазом моргнуть не успеешь.
— Надо же, — заинтересовался Архип. — Хотелось бы понять, как оно усваивает органику? А как двигается?
— Ты, умник, нам головы не морочь, — ответил Леший. — Нет сейчас настроения, твои задачки разгадывать. Объяснили же: как росянка. Чего ещё-то?
— А сам Антон где? — спросил я. — Не целиком же его? Что-то же осталось? Или нет?
— Что-то где-то, наверняка, осталось. В кустах надо пошарить. Сам кровопивец в них и прячется, а руки вокруг разметал, дураков ловит. Одного, вот, поймал.
Сначала мы очистили поляну. Ловчие стебли прятались
