Плохо, что он тоже помнит мои проказы. Подозреваю, что я для Захара так и остался пацаном, значит, и отношение ко мне соответствующее. Но я всё равно его уважаю: хоть он мой начальник, но мужик душевный. Вчера за пьянку в рабочее время ждала бы меня серьёзная взбучка. Получил бы я в зубы, и месяц занимался бы исключительно разруливанием шумных бабьих свар. Сегодня — не так. Захар сидит напротив, а в кружки налит самогон. Случай особый. Во-первых, праздник у меня, а во-вторых… во-вторых, Степан Белов приказал напиться, приходится исполнять. Хорошо, что рядом Захар. Потому что, когда один, выпивка не радость, а сплошное мучение. Опять же, и поболтать с кем-то нужно.
Душевно сидим. Говорим о дельном, о пустяшном, и о сущей ерунде.
Захар выдёргивает нож из столешницы, пробует лезвие, взвешивает оружие на ладони.
— Красив, чёрт! — в голосе Захара нескрываемое восхищение. — Ничего не скажешь, красив. Получается у Степана такие штучки делать. Мастер!
Захар цепляет на кончик ножа огурчик, а мне говорит:
— Наливай, юбиляр.
Два десятка лет прошло с тех пор, как я появился на свет. Тогда это никого не обрадовало — некому было радоваться: имя отца неизвестно, а мать умерла после родов. И что прикажете делать с малышом? Люди не знали, как самим выжить, а тут я! Не ждали? Сюрпри-и-из! Терентьев решил: что вышло, то вышло — родился, так живи. Фамилию мне дали Первов, потому что я был первым, рождённым после Катастрофы, а назвали Олегом. Что-то с этим именем у Терентьева было связано там, в прежней жизни. Бездетная одинокая женщина согласилась за дополнительный паёк попробовать выходить нежеланного младенца, и у меня хватило наглости выжить. Спустя ещё какое-то время сделался я всеобщим любимцем, Клыков называл сыном полка, Терентьев своими руками мастерил для меня игрушки. К слову, игрушек было навалом, и самодельных, и оставшихся у людей от той жизни — всё несли мне. Каждый норовил хоть чем-то порадовать шустрого малыша. До трёх лет я был единственным выжившим ребёнком, появившимся на свет после катастрофы. Это после женщины, глядя на меня, перестали бояться рожать, и даже принялись делать это с каким-то азартом, словно бросились навёрстывать упущенное. Да разве наверстаешь? У нас и сейчас мало рожается детей, а уж тогда…
Мы выпиваем, Захар ест огурец с кончика ножа, потом делает быстрое, практически незаметное движение кистью руки. Бум! Нож трепещет, вонзившись в дверной косяк. Красиво запустил! Только у нас каждый мужичок знает, как с ножиком обращаться. И я так могу! Ну, почти так. Это не трудно. А если хорошее оружие, то совсем легко.
— Я вот что думаю, — говорит Захар. — Скучно ты живёшь. И неправильно. Тебе нужно хобби.
— Чего? — удивлённо переспрашиваю я.
— Займись чем-нибудь. — Степан вот ножи мастерит. И для нервов полезно, и есть, чем время занять.
— Вон ты о чём… Не, ножи я не умею.
— Научишься. Берёшь напильник, или рессору. А лучше их вместе. В общем, не знаю я, у Стёпки спроси. А я могу научить лобзиком выпиливать, этим я сам когда-то занимался. Жалко, лобзика у меня нет. А вот ещё вариант: мебель из ивы плести. А что, полезное дело!
— Не, мебель не буду. Ерунда это. Зря время терять.
— А торчать в библиотеке — не зря время терять? Скоро прохвессором, блин, заделаешься. Будешь, как Архип; вроде и умный, а вроде и глупый. Наливай, чего ждёшь?
— Это правильно. Лучше двинем по маленькой.
— Какое же тебе занятие-то предложить? Можно ещё по бабам. Взрослый уже, пора.
— С этим я без тебя как-нибудь разберусь, — говорю я.
— В том и беда, что «как-нибудь». Медсестричка твоя, Катька, она ж ещё маленькая. Сколько ей, пятнадцать?
— Вроде, шестнадцать, — бурчу я.
— Я и говорю… — взгляд Захара мгновенно делается жёстким и сердитым. — Нет, я, конечно, понимаю, главное, чтобы девка созрела. Сколько ей — второй вопрос. Ты смотри! Не смей обижать! Пока гражданкой не станет, чтобы всё у вас аккуратно… Упаси тебя Боже!
— Ты что, Захар? — натурально возмущаюсь я. — Ты, вообще, о чём? Мы просто дружим. Друзья мы, понимаешь, и больше ничего.
Мы, в самом деле, друзья, если кто-то где-то услыхал что-то другое — это пустая брехня!
— Раз так, дружите себе. А то скажу Ренату. Он тебя вмиг обженит. А чё, ты молодой да здоровый. Любая счастлива будет. Выбирай бабёнку посочнее, и вперёд. А хочешь, двух бери. Это хобби, так хобби! Настоящее, мужское! Не то, что лобзиком.
А сам на меня лукаво так смотрит, а под вислыми рыжими усами наглая ухмылка прячется. У-у-у, таракан хитрющий! Понимает, что мне после стаканчика захотелось немного покуролесить, развеяться малость. Там видно будет. А пока…
— Наливай!
— Не раскисай! Что-то ты раскис, друг, — говорит Захар.
И вовсе я не раскис! Напротив, мне хорошо. Только надо собраться, привести себя в порядок. Эту сложную мысль я старательно втолковываю Захару.
— Ладно, коли так. А то в бутыли ещё много осталось…
— Захар, объясни, почему Степан меня выбрал? Раньше ты это делал… и он… а сегодня я. Почему?
— Почему, почему? Да потому! Присматривается он к тебе. Сколько лет Степану? Шестьдесят два. А Хозяин и того старше. И я не пацан уж. Пока тянем, только надолго ли нас хватит? А молодёжи, считай, почти что нет. На тебя, оболтуса, вся надежда! Нам понять нужно, на что ты годишься, вот и смотрим. Если хочешь знать, Клыков на тебя глаз положил, ему люди нужны. И лесникам нужны. Фиг им! Мне ты тоже не лишний. Не отдам!
Ладно, Захар, не отдавай. Я согласен. Мне и в милиции неплохо. За это и выпьем!
— Захар, ты скольких на тот свет отправил?
— Думаешь, я покойников считаю? Зачем мне?
— Нет, я понимаю, что до фига. Ну, сколько? Десять? Двадцать?
— Да уж поболе. Когда я начинал, тебя ещё и в проекте не было.
