— Привет, дядя Миша, — поздоровался я. — За помощью к нам, или, наоборот, сам провинился?
— Здравствуй, Олег, — Мухомор тяжко вздохнул. А глазки-то у него грустные, как у собаки, заметил я. Грустные и честные-пречестные.
— Это он для меня Олег, а для тебя он теперь гражданин Первов. Уяснил?! — отрезала Ольга. Уже интересно, потому что я считал Мухомора человеком не то, чтобы приятным, но вполне, насколько такое можно сказать про барачника, безобидным. Не знаю, чем он рассердил Ольгу, только зря он это сделал! Тому, на кого Ольга сердится, не позавидуешь. Уж я-то знаю, не раз на себе испытал.
Чтобы не мешать, я взял табуретку, и присел в уголке покурить. Дядя Миша старался не смотреть ни на меня, ни на Ольгу, взгляд его упёрся в столешницу, зад, обтянутый лоснящимися штанами, беспокойно ёрзал по скамейке. Мухомор не утерпел, достал кисет.
— Потом коптить будешь! — зло сказала Ольга. — В этом хлеву и без тебя дышать нечем!
Мухомор суетливо запихал махорку в карман.
— Чего это ты на него? — спросил я равнодушно. Не особо меня интересовало, что натворил дядя Миша. Уж наверное, не убил никого, иначе бы с ним не так, и не здесь разговаривали. Я с наслаждением выпустил облако дыма, Мухомор жадно втянул воздух и, в очередной раз, горестно вздохнул. Меня это не растрогало. Ольга пояснила, отчего дядя Миша впал в немилость:
— Представляешь, Олег, у него в ячейке ребята арсенал обнаружили. Половицу отодрали, а там ножи, заточки, даже запчасти к самострелу. Спрашивают: «где взял?», а он молчит. Спрашивают: «для чего?», он опять молчит. Неразговорчивый какой! Михаил, признайся, где взял, и разбежимся по своим делам.
Мухомор, понятно, не захотел признаваться. Сам, мол, не пойму, откуда взялось. Подбросили! Интересуетесь, кто подбросил, граждане начальники? И мне любопытно. Если узнаю, убью гадину. Вот этими руками удавлю! Верьте мне, люди, я же честный, законы соблюдаю, власть нашу уважаю, потому что вижу, как она денно и нощно печётся о нас. И родной милиции всегда готов помочь! Вы только найдите ту сволочь, которая меня подставила! Ну, пожалуйста!
Разложил дядя Миша складно, как по нотам. Мне эти дела знакомы. У барачников песни на один мотив: ни в чём, бедняги, не виноваты, зато каждый их оклеветать норовит, они белые и пушистые, да жизнь вокруг серая и колючая. Заслушаешься!
А потом до меня дошло, за что Ольга рассердилась на Мухомора. А когда дошло — я обалдел! Что же получается, товарищи? Пока я самогоном накачивался, ребятки очередной схрон поднимали — третий за лето! Похоже, совсем у барачников крыши посрывало! Я понимаю — традиции: нельзя мужику без ножа. Но меру надо знать. Закон для чего? Чтобы на него все, кому не лень, плевали, или, может, для чего-то другого?
— Нет, это никуда не годится, — печально сказал я, и начал медленно закатывать рукава. — Всё ты врёшь, дядя Миша. Даже я вижу, что врёшь.
Мухомор сбился, глазки захлопали, лоб от умственного напряжения в гармошку сложился. Помолчал дядя Миша, да завёл старую песню на новый лад. Опять забожился, что не его это, что он ни сном, ни духом — вот вам крест во всё пузо! — и вообще, Мухомор не разбирается в оружии, не любит оружия. Да если посмотреть непредвзято, и не оружие это вовсе. Ржавый хлам это!
Ольга ему в ответ, мол, и она не понимает, зачем нормальному человеку такое барахло? Ты же, Михаил, правильный мужик? Честный? Ты сам говорил, что честный! Тогда скажи честно, может, побарыжить решил? Кому продавать собирался? Признайся, а мы тебя поймём. Не враги, за одной Оградой живём. Войдём в положение, подумаем, как тебе, горемычному, ни в чём не виноватому, помочь.
— Да кому этот хлам спихнёшь? — начал доказывать Мухомор. — Если б оружие нормальное было, тогда бы поговорили. А так, сами знаете, нельзя простому люду иметь оружие.
— Ой, ли? А сам, грешным делом, заточку в сапоге не прячешь? — съехидничала Ольга.
Мухомор оправдываться перестал, глаза возмущённо засверкали.
— А ты проверь, девонька! Обыщи, я не против! Может, чего и найдёшь! — привстав со скамейки, заголосил барачник. Да так натурально у него получилось, что я на миг поверил: этот в жизни нож за голенищем не спрячет. Хотя без оружия, не скажу, что каждый первый, но каждый второй нос за порог не высунет. Мужичок без ножа, что без штанов, и запрещать тут бесполезно. Тем более, барачникам.
— Обыщи его! Ишь, размечтался! Ладно, убедил, верю! — засмеялась Ольга. — А ты, Олег, веришь? Ты в глаза ему посмотри! Видел когда-нибудь такие честные глаза?
Рукава оказались засучены, я размял кулаки, в костяшках пальцев хрустнуло:
— Дядя Миша, ты бы лучше признался; чьё это, кому, и для чего!
— Эх, Олежек, и ты меня не понимаешь… — затараторил Мухомор. — Ты ещё без штанов бегал, а я тебе разные цацки вырезал. Помнишь? Кораблики, свистульки. Ножиком, между прочим, не пальцем делал. Без ножика в хозяйстве никак нельзя! Подстругать, дырку прокрутить, то да сё. И мясо, или, скажем, рыбку порезать — без ножа не получится. Ты не обижайся на старого дурака, но я вот что скажу: недовольны люди, потому что милиция плохо работает. Маньяки в Посёлке объявились; нажрутся дурмана, и людей рубят. Их вешать надо, а не отпускать! Как защититься-то? Вы меня, что ли, защитите? Нет, вы меня защитить не успеете! Честного человека в бандиты записать у вас быстро получается. А ежели, скажем, настоящий бандит кровь людскую пустит, так вы опосля придёте. Своих, поселковых, завсегда прикроете, а нам за каждую ерундовину головы поотрывать грозитесь! Вот и злятся люди!
Ловкий дядя; всё наизнанку вывернул. И про то, что со мной нянчился, не забыл. Мол, ты-то ещё сосунок. Поживи с моё, понюхай жизни, лишь потом об этой жизни мне рассказывай. И про Сыча с Партизаном напомнил. С одной стороны, конечно, хорошо, что не случилось мне казнить лесника. Но, честно скажу, не понял я решения Хозяина. Какое-то оно… неоднозначное, что ли?
— Дядя Миша, — сказал я недовольно, — свистульки-бирюльки — дело прошлое. Забудь, ладно? Мы сейчас о тебе говорим. Если виноватый, ответишь по всей строгости, а если ни в чём
