Одна из причин, почему Локк по возможности избегает слова evidence, состоит в том, что в английском языке это слово имеет несколько значений. Так, в 1654 г. Уолтер Чарлтон предложил английский перевод двух латинских фраз, с помощью которых Гассенди кратко описал эпистемологию Эпикура, используя слово evidence (свидетельство): «Истинно то мнение, которое согласно или не отвергается свидетельством чувства, а ложно то, которое свидетельство чувства либо не подтверждает, либо опровергает»{875}. Поскольку Чарлтон переводил латинское evidentia, он должен был использовать evidence в значении «очевидность» или «свидетельство», что подтверждается его же сноской: «Подтверждение свидетельства чувства означает убежденность, что наше понимание объекта или суждение о нем, исходящее из нашего чувства, полностью соответствуют действительности, что этот объект действительно такой, каково наше мнение или суждение о нем, полученное посредством чувства»{876}. Таким образом, свидетельство чувства не является, как можно подумать, свидетельскими показаниями чувств, а уверенностью, что наши чувства правильно отражают объект. Пример Чарлтона – это фигура, приближающаяся к нам издалека: в определенный момент становится очевидно, что это Платон. Оксфордский словарь английского языка явно ошибается, предполагая, что evidence не встречалось в этом значении до 1665 г. Например, в 1615 г. Томас Джексон аккуратно использует это слово в том значении, которое оно имело в латинском языке:
Evidence, помимо ясности или понятности (прямо и формально включенных в главное и исконное значение), дополнительно несет в себе представление о таком полном понимании рассматриваемого объекта, которое полностью удовлетворяет наше желание (поскольку очевидно, что мы вряд ли считаем знание, лишенное подобного понимания, способным предоставить подробности, в которых заключены дополнительные или лучшие сведения, чем оно уже содержит)…{877}
Во-вторых, слово evidence использовалось в качестве термина в английской (и только английской) юриспруденции. Первоначально (с 1439) английские суды рассматривали testimony (показания очевидцев) и evidence (свидетельства) – так назывались документы, имеющие отношение к делу; затем (с 1503) evidence стало обобщающим термином, включающим и показания очевидцев, и документы. «Evidence (Evidentia), – пишет Джон Коуэлл в «Толкователе» (1607), словаре юридических терминов, – обычно используется в нашем судопроизводстве для обозначения любого доказательства, будь то свидетельские показания человека или документ»{878}. Для этого юридического значения слова evidence в латинском языке нет единого термина; документы – это instrumenta, а свидетельские показания – testimonium. Назовем этот обобщенный термин «юридическим свидетельством». Чарлтон в книге «Триада парадоксов» также использует evidence именно в этом, юридическом значении: «Теперь, к вашему сведению, мы сделаем своей задачей защищать магнетизм и благодаря свидетельству меридианных истин победить невежество и упрямство его противников»{879}.
Еще раньше слово evidence означало все, что дает основание для веры или согласия («свидетельство-согласие»). Поэтому Коуэлл расширяет свое определение evidence: в процессе суда, отмечает он, обвиняемого допрашивают. Он «говорит то, что может сказать: после него все те, у кого есть подозрения относительно обвиняемого, или те, кто может дать любые признаки или указатели, которые мы называем на нашем языке (Evidence), против злоумышленника». Он цитирует сэра Томаса Смита (ум. 1577). Смит и Коуэлл понимают, что данное значение слова evidence характерно только для английского языка. В латинском языке признаки и указатели – это signa или indicia; во французском – preuves. Таким образом, мы получаем четвертое значение слова evidence – «свидетельство-признак». В английских судах «свидетельства-признаки» рассматривались только в том случае, если они были представлены в виде свидетельских показаний или документов, как часть «юридического свидетельства».
Именно «свидетельства-признаки» мы имеем в виду, когда говорим, что наука опирается на свидетельства. Так, оставленный на месте преступления отпечаток пальца является «свидетельством-признаком», указателем, или знаком, присутствия конкретного человека. Коуэлл приводит пример, объясняя слово «банкрот»:
Bankrupt (или brankrowte) происходит от французского (banque route) и (faire banqueroute), а также от латинского (foro cedere, solum vetere). Я полагаю, что состав французского слова (banque, то есть mensa) и (route, то есть vestigium) метафорически отсылает нас к оставшемуся на земле следу от стола, ранее стоявшего на этом месте, а затем убранного. Таким образом, оно, по всей видимости, происходит от тех римских менял (mensarii), которые, как свидетельствуют многие авторы, ставили столы (tabernas et mensas) в общественных местах, а затем могли обмануть людей, которые доверили им свои деньги, и убежать, но в этих местах оставались следы от их столов{880}.
Вы доверяете деньги тому, кто поставил стол на рынке. Однажды вы идете на рынок и видите на месте стола только след на земле, vestigium. Это указатель, или знак, что стол убрали; факт исчезновения стола служит признаком, что меняла вышел из бизнеса, а тот факт, что он вышел из бизнеса, подразумевает, что вы лишились своих денег.
Чарлтон также использует слово evidence в этом значении. Он пишет, что если обвести вокруг опухоли сапфиром, то опухоль исчезнет, и утверждает, что сапфир действует на опухоль на расстоянии (магнетически): «Само место даст более уверенные и удовлетворительные свидетельства действия магнетизма; оно не становится черным и горячим за одну минуту после соприкосновения с сапфиром, а много минут спустя… болезнь успешно изгоняется благодаря магнетическому притяжению отсутствующего камня»{881}.
Такого рода аргументы были хорошо знакомы древним римлянам. Эти аргументы начинаются с вещей (того, что мы называем фактами) и подробно обсуждаются в книге 5 «Риторических наставлений» Квинтилиана, труда, датируемого I в. Например: А найден мертвым, и в его теле остался нож, принадлежащий Б. Это признак, что А убит Б, – если только нож не был украден у Б или А напал на Б и Б просто оборонялся. Таким образом, подобные признаки не могут быть исчерпывающими доказательствами; это всего лишь указатели, и их следует интерпретировать в соответствии с контекстом. У Квинтилиана признаки называют приметами или следами, «…через кои другая вещь означается, как, например через кровь открывается смертоубийство. А как кровь может попасть на одежду и при заклании жертвы, и от течения ея из носу, то окровавленная одежда не всегда показывает смертоубийство. Но сие, будучи само по себе недостаточно, если присоединится к прочим признакам, служит вместо доказательства [ceteris adiunctum testimonii loco ducitur], когда доказано, например, что обвиняемый был враг убитому, что грозил ему прежде, что находился на том же месте. Тогда благодаря сему признаку то, о чем сомневались, покажется уже несомнительным, верным»[274]{882}.
Такие доказательства-признаки мы называем косвенными доказательствами, что в юридическом смысле означает «контекстуальные». Самим этим термином, circumstantial, (буквально: связанные с обстоятельствами) мы обязаны Квинтилиану, единственному из латинских авторов, использовавших circumstantia не для указания положения в пространстве (овцы, сгрудившиеся вокруг пастуха), а в значении «спорный вывод, зависящий от контекста». Квинтилиан приводит вымышленный пример обращения к обстоятельствам. Предположим, существует закон, согласно которому верховный жрец может помиловать осужденного на смерть преступника, а также другой закон, гласящий, что если одного виновного в супружеской измене приговорили к смерти, то и его партнер также должен быть казнен. Верховного жреца уличают в супружеской измене и приговаривают к смерти. «Никаких проблем, – говорит он. – Я помилую самого себя». «Вовсе нет, – отвечают ему. – Если ты помилуешь себя, то твой партнер не будет казнен, и таким образом ты помилуешь двух человек, на что не имеешь права. Поэтому ты должен умереть». В конкретных обстоятельствах супружеской измены право верховного жреца на помилование не может быть применено{883}.
Из латыни Квинтилиана circumstance и circumstantial вошли в английский язык как указатель на неполные (однако важные) аргументы, которые следует рассматривать в контексте. Вот что писал иезуит Роберт Парсонс в 1590 г.:
Несмотря на утверждение апостола Павла, вещи, в которые мы верим, существуют не сами по себе, как может показаться очевидным из человеческих
