Наверное, Николай меня и со своими попутчиками знакомил, раз сейчас так смело в комнату тарабанят.
– Иди сюда, Федор! – гаркнул Савков и кинулся к двери. – Быстро ко мне!
На пороге появился испуганный юноша в красном плаще стража Тульяндского предела, и у меня похолодело внутри. В голове уже проносились быстрые мысли. Сомнений не оставалось – Николай приехал сюда с отрядом. Не случайно он вчера прогуливался по пустому переулку, не воздухом майским дышал, а меня выслеживал да подстерегал. Надо было дать деру, как только от побоев отошла, а не тащиться с ним на постоялый двор. Это помешательство какое-то! Он же фанатик! Видно, преследовал с тех самых пор, как выбрался из сарая в Дудинке.
Меня поймали, но каким же, право, изящным, свежим способом – напоили допьяна, спать уложили, а потом уже и арестовывать надумали! Оригинально!
Мальчишка, бедолага, испуганный грозным видом Главного, трясся промерзшей шавкой, даже кадык на тонкой длинной шее ходил в такт его лихорадке.
– Ник… Ник… Ник… – залепетал он, глотая слова, – мы не знал… мож… ли с дев… но вы… вона, беседовали… вроде…
– Кто ночью заходил в эту комнату? – процедил Николай.
– Никто, никто, никто! – едва не плача, замахал тот руками и шмыгнул носом.
– Тогда почему нас обокрали? – тем же ласковым голосом, каким давеча говорил со мной, заявил Николай, сужая темные глаза-черешни.
Все, конец парню. Отслужился.
Лицо стража залилось нездоровым багрянцем, потом через него стали проступать белые пятна, превращая несчастного в подобие краснушного больного.
– В отставку, – процедил тихо Николай и ткнул пальцем куда-то в темные глубины коридора, – и чтобы больше не видел.
Мальчишку как ветром сдуло, только дверь громко хлопнула.
– Да ты строгий начальник, – осклабилась я, едва сдерживая издевательский хохот.
– Через пять минут выезжаем, – отозвался Николай, не оборачиваясь. Разрядив гнев на первого встречного-поперечного, Савков справился с обуревавшими его чувствами и теперь говорил почти спокойно.
– А я никуда не еду, – отозвалась деловито я, засовывая рубаху обратно в седельную сумку.
– Едешь. И знаешь об этом. Бежать не пробуй, постоялый двор с ночи отцеплен.
– Пошел вон отсюда, – ответила я ровным голосом, чтобы злости не почувствовал, – и прикажи горничной воды принести. И еще, – добавила я уже выходившему колдуну, – пусть какие-нибудь сапоги дадут, а то босой осталась.
За ним тихо закрылась дверь, а я, наполненная до краев темным густым гневом, схватила со стола глиняный кувшин да со всего размаху разбила вдребезги о стену.
Битье посуды всегда помогало, но вот сейчас отчего-то не полегчало.
Попалась, твою мать! Даже не поняла, каким-растаким волшебным образом! Отчего сразу не скрылась? Зачем вела беседы с колдуном? Одно слово – дура!
– На-ка. – Уже знакомый совсем молоденький страж, стоя на пороге и не смея войти, протянул мне мужские сапоги.
Я молча приняла дар, преподнесенный с большой неохотой, и сунула ногу в широкое голенище. Ступня внутри плавала, а жесткая колодка обещала натереть знатную мозоль.
– Поменьше ничего не нашлось? – буркнула я.
– Какие были. Мои. У меня в отряде нога самая маленькая. Вот и приказали – или домой, или сапоги. – Гонец обиженно поджал губы.
Я потопталась на месте, чувствуя небывалый дискомфорт.
– Между прочим, мои лучшие сапоги. Не казенные, собственные, между прочим, – продолжал нахваливать мальчишка, будто продавал их за большие деньги из-под прилавка. – На праздники только и надеваю.
– Да не переживай ты, потом верну как новенькие. У меня поступь легкая, – пообещала я, подхватывая кое-как собранные сумки.
На столе остался лежать кусок коричневого дешевого мыла, подмененного горничной на мое, нежно- розовое, пахнущее лавандой. Она, мерзавка, думала, сразу не замечу. Обидно, черт возьми, я за фунт мыла пятнадцать медяков отдала. Может, ей счет предъявить? А лучше отыскать ее в людских да оттаскать за косы.
– Ну пошли? – обратилась я, последний раз оглядывая коморку: не забыла ли чего?
За полчаса, отведенные мне на сборы, надежда незаметно выбраться на улицу растаяла как предрассветный туман. Под окном дежурили дозорные. Выглянула в коридор – лестницу тоже перекрыли хмурые неулыбчивые стражи, а потом и вовсе встали под дверью, пресекая любые попытки освободиться.
– Подожди… те, – добавил охранник и нервно кашлянул, – я должен это…
Тут и прозвучал последний аккорд моей вольной жизни – в руках у паренька звякнули диметриловые наручники, а я ощетинилась:
– Попробуй надеть, клянусь здоровьем твоей мамы, убью!
– Наденешь! – Николай заглянул в комнату.
Выглядел он на редкость угрюмым и помятым, с налитыми нездоровой краснотой глазами. Мало я ему порошка сыпанула, надо было весь – чтобы заснул надолго. Навсегда.
– Нет.
Меня скрутили в считаные мгновения и, заломив до боли руки, щелкнули наручниками, а мир потерял свое истинное магическое лицо и стал самым обыкновенным. Вместо жасмина в комнате запахло жареным луком, аромат распространялся с кухни на первом этаже. Амулеты стражей перестали отбрасывать зеленоватое свечение и превратились в простые медальоны на шнурках, а мое настроение стало похоже на давешнее состояние болотного демона сразу после пробуждения.
Во всех этих обстоятельствах я предпочла закрыть рот и выдержать гордую паузу.
Вывели меня с помпой, когда постоялый двор трапезничал и мог лицезреть нашу компанию во всей красе: толпа стражей, Глава в черном плаще и пойманная воровка в кандалах. От любопытства постояльцы выглядывали в окна и, не скрывая своего интереса, громко перешептывались. Хозяин же заведения вид имел испуганный и даже несуразный. Уверена, что теперь мой портрет с надписью «Не пускать ни при каких обстоятельствах» украсит красный угол над образами.
– Эй, милейший, – злобно прищурилась я, одаривая мужичка тяжелым пронзительным взглядом, – скажи своей горничной, той, что под дверьми подслушивает, чтобы вернула мыла кусок. Лавандового. Освобожусь – приду за должком.
Спотыкаясь и шаркая, я дошла до своей лошадки. Каждый раз, когда нос великоватого сапога зачерпывал пыль и песок, мальчишка-страж болезненно морщился и тяжело вздыхал, произнося про себя длинную и, несомненно, жалобную речь-прощание, адресованную новеньким дорогим сапогам.
Николай схватил меня под локоток, пытаясь помочь забраться в седло.
– Не надо! – вырвалась я и сморщилась от боли: живот превратился в фиолетовый ноющий синяк. – Ты мне и так уже помог, друг любезный.
Но тогда я еще не подозревала, что подлости судьбы только-только набрали свои обороты и все произошедшее ранее – лишь разминка. Неприятности ждали впереди, причем не одну меня, что особенно согреет мою исстрадавшуюся по справедливости душу.
Это была самая необычная ночь в моей жизни. И она поджидала нас на людном торговом тракте. В небольшом перелеске мы разбили лагерь, расседлали лошадей, развели костер. Мальчишка-страж не отходил от меня ни на шаг, пытаясь реабилитироваться в глазах высшего начальства, получив от него же строгий приказ не спускать с меня глаз. К сожалению, все его усилия выслужиться казались тщетными – высшее начальство старалось в мою сторону не смотреть и тем более не приближаться.
Знает черт, что ждет его в райских кущах!
К полуночи к стоянке стали подтягиваться путники, и теперь наш тихий уголок превратился в гудящий улей из незнакомых людей, сведенных дорогами судьбы всего на одну короткую ночь. Плакали малые дети,
