Феррис устал переносить неподвижную фигуру обратно в кровать и, с разрешения девушки, связал Беррью лодыжки. Но легче от этого не стало. В некотором отношении, стало еще более страшно сидеть в освещенной лампой спальне и наблюдать за медлительными попытками Беррью освободиться. Замедленная протяженность каждого крошечного движения действовала Феррису на нервы. Ему хотелось дать Беррью какого-нибудь успокоительного, чтобы усыпить его, но он не осмеливался на это.
Он обнаружил на предплечье Беррью крошечный надрез, запачканный какой-то липкой зеленью. Возле него были рубцы от других, более старых надрезов. Неизвестно, какое сумасшедшее снадобье вводилось таким образом в человека, чтобы сделать его хунети. Феррис не осмеливался попытаться нейтрализовать его действие.
Наконец, однажды ночью Феррис поднял глаза от надоевшего ему старого иллюстрированного журнала и вскочил на ноги.
Беррью лежал на кровати, но только что моргнул, моргнул с нормальной скоростью, а не замедленным, почти невидимым движением.
– Беррью, – быстро сказал Феррис, – вы меня слышите?
Беррью окинул его долгим недружелюбным взглядом.
– Я вас слышу. Могу я спросить, зачем вы вмешались?
Это застало Ферриса врасплох. Он так долго исполнял роль сиделки, что невольно стал думать о Беррью, как о больном, который будет ему благодарен.
Теперь он понял, что Беррью испытывает холодный гнев, а вовсе не благодарность.
Француз развязывал лодыжки. Движения его были неуверенными, руки дрожали, но встал он нормально.
– Ну? – спросил он.
Феррис пожал плечами.
– Ваша сестра отправилась за вами. Я помог ей принести вас в дом, только и всего.
На лице Беррью промелькнул легкий испуг.
– Это сделала Лиз? Но это же нарушение Ритуала! Это может навлечь на нее беду!
Негодование и нервное напряжение внезапно придали Феррису жестокости.
– Почему вы беспокоитесь о Лиз сейчас, когда долгие месяцы делали ее несчастной, принимая участие в туземном колдовстве?
Беррью не вспылил, как он ожидал. Молодой француз с трудом ответил:
– Верно, я причинил Лиз горе.
– Беррью, зачем вы это делаете? К чему это ужасное занятие – становиться хунети, жить в сотню раз медленнее? Что вы имеете от этого?
Тот измученными глазами посмотрел на Ферриса.
– Делая это, я вхожу в лучший мир, мир, который существует вокруг нас всю нашу жизнь, но которого мы вовсе не понимаем.
– Что это за мир?
– Мир зеленой листвы, корней и ветвей. Мир растительной жизни, который мы никогда не сможем понять из-за разницы между его жизненным темпом и нашим. Феррис начал смутно понимать.
– Вы хотите сказать, что, будучи хунети, живете в том же самом темпе, что и растения?
– Да, – кивнул Беррью, – и простое изменение жизненного темпа открывает двери в неизвестный, невероятный мир.
– Но каким образом?
Француз показал на полузаживший надрез на голой руке.
– Туземное снадобье, замедляющее метаболизм, сердцебиение, нервные сигналы – все. Оно основано на хлорофилле, зеленой крови растительной жизни, комплексе химических веществ, дающем растениям возможность получать энергию непосредственно из солнечного света. Туземцы готовят его прямо из трав по своему методу.
– Я не думаю, – скептически возразил Феррис, – что хлорофилл может оказать какое-то воздействие на животный организм.
– Говоря это, – парировал Беррью, – вы показываете, что ваши биохимические сведения устарели. Девятнадцатого марта сорок восьмого года двое чикагских химиков предложили массовое производство экстракта хлорофилла, заявив, что введение его собакам и крысам способствует огромному продлению жизни, изменяя способности клеток к окислению. Да-да, продлевает жизнь, замедляя ее! Растения живут дольше людей, потому что живут не так быстро. Можно сделать так, что человек будет жить столь же долго – И СТОЛЬ ЖЕ МЕДЛЕННО, – что и дерево, введя хлорофилловое соединение в его кровь.
– Так вот что вы имели в виду, – сказал Феррис, – говоря, что иногда примитивные народы опережают современные научные открытия?
– Раствор хлорофиллового хунети может быть древним секретом, – кивнул Беррью. – Я уверен, что он всегда был известен отдельным избранным среди примитивных народов мира... – Он мрачно глядел мимо американца. – Культ деревьев столь же древен, как и человеческая раса. Священное дерево шумеров, рощи Додоны, дубы друидов, ясень Игдразиль скандинавов, даже наша собственная Рождественская Елка – все они исходят от первобытного поклонения этой иной, чужой жизни, с которой мы разделяем Землю. Я уверен, что немногочисленные посвященные всегда знали, как изготовить хлорофилловое снадобье, дающее возможность добиться связи с этим видом жизни, живя в таком же медленное ритме времени.
Феррис пристально посмотрел на него.
– Но как вы проникли в эту странную тайну?
– Посвященные были мне благодарны, – пожал плечами Беррью, – потому что я спас здешние леса от возможной гибели. – Он прошел в угол комнаты, оборудованной под ботаническую лабораторию, и достал пробирку. Пробирка была заполнена мельчайшими серо-зелеными спорами. – Это Бирманская болезнь, от которой высохли огромные леса южного Меконга. Смертоносная штука для тропических деревьев. Она начала распространяться в этой области Лаоса, но я показал племенам, как остановить ее. Тайная секта хунети сделала меня своим членом в качестве вознаграждения.
– Но я все еще не могу понять, зачем такому образованному человеку, как вы, принимать участие в безумных действиях местных мумбо-юмбо?
– Мой бог, да я битый час пытаюсь дать вам ключ к пониманию, показать, что мое любопытство, как ботаника, заставило меня принять участие в Ритуале и пользоваться этим снадобьем! – Беррью забегал по комнате. – Но вы не можете понять... не больше, чем поняла Лиз! Вам не понять чудо, необычность и красоту впечатлений живущего этой другой жизнью!
Что-то в бледном, увлеченном лице Беррью, в его беспокойных глазах внушало Феррису жуткое чувство, от которого по коже забегали мурашки. Его слова, казалось, на секунду подняли завесу, сделали привычное неясно чужим и опасным.
– Послушайте, Беррью! Вы должны покончить с этим и немедленно уехать отсюда.
– Знаю, – невесело усмехнулся француз. – Я много раз говорил себе это, но уехать не смог. Разве я могу бросить такие ботанические открытия?
В комнату вошла Лиз, измученно глядя на брата.
– Андре, разве ты не уедешь со мной домой? – умоляюще спросила она.
– Или вас настолько засосала эта безумная привычка, что уже не трогает разбитое сердце родной сестры? – сурово добавил Феррис.
– Вы ограниченная парочка! – вспыхнул Беррью. – Вы обращаетесь со мной, как с наркоманом, понятия не имея о тех удивительных ощущениях, которые я испытал. Я ухожу
