Кридмур обратил внимание на цветущий у забора фиолетовый куст. Из куста торчала пара дорогих начищенных ботинок, которые могли принадлежать только попечителю Хауэллу.
— Господин попечитель, сэр... Да, вы! Вылезайте из куста, сэр. Вы очки обронили, поднимите их. Вот... Вот так. Встаньте. И сделайте милость, господин попечитель, откройте ворота.
Кридмур швырнул ему ключи. Попечитель не сумел их поймать и подобрал с земли. Терновый куст, в котором он прятался, исцарапал ему лицо, изодрал опрятный костюм. Он сгорбился, опасаясь ствола Кридмура — не зря, не зря! — поплелся к садовым воротам, задним воротам из Дома Скорби, отпер щеколду и попятился в сторону, точно краб. Кридмур раздумывал, не пристрелить ли его: казалось несправедливым, что у человека, построившего карьеру на Доме Скорби, нет ни одного шрама.
А Мармион все подзуживал:
— Убей его. Он может собрать отряд и преследовать нас.
И Кридмур с огромным удовольствием не подчинился.
Так Кридмур выехал из садов Дома Скорби, а впереди и позади за него и за лошадь цеплялись Генерал и Лив. Издалека доносились хриплые отчаянные крики Малыша: тот плелся за ним, опираясь на свою клюку, и вопил: «Ты обещал! Возьми меня с собой! Ты же обещал!».
Кридмур выехал в каменистый и пыльный каньон. Из-за женщины и старика он двигался не так быстро, как ему хотелось, но в минуты хорошего настроения все равно чуть пришпоривал лошадь. Лив ахала, но не осмеливалась его отпустить.
В спину начал дуть ветер, поднималась пыль, нагнеталось давление. Возможно, Дух очнулся из сытого оцепенения — и, вновь проголодавшись, жаждал боли, жаждал печали?
Лив оглянулась. В еще недавно ясном небе над Домом теперь сгустились серые тучи. Казалось, они приняли форму плеч, жировых складок, огромных раскачивающихся рук, что отчаянно к ним тянулись. Печальный великан. Сбитый с толку Бог. Волосами ему служила кружившая в небе стайка птиц, глазами — отблески солнца. Великан тянулся к ним и плакал солнечными лучами.
Он так старается, думала Лив. Она чувствовала, как он слабо пытается достучаться до нее, и душа ее отзывалась. Он старается, но не может исцелить и защитить всех и каждого в этом ужасном мире. Лошадь под ней дернулась. Он не может исцелить мир... Кридмур что-то прокричал. Мы пробудили его! Мы создали Стволов из нашей злобы, Линию — из нашего страха, а несчастного Духа — из нашей печали! Лив очень боялась за свою жизнь, но на какое-то мгновение, понадеявшись, что Дух дотянется до нее и спасет, испытала к нему острую жалость.
Однако они отъехали уже чересчур далеко, дотянуться до них было сложно, и Дух, позволив им уйти, вернулся в свое логово. Тучи рассеялись. Птицы улетели. Серый силуэт растаял. А перегруженная лошадь взобралась по склону каньона на красные равнины. Небо было широким, голубым и безоблачным, золотое солнце висело высоко, будто бросая Кридмуру вызов себя украсть. Он глубоко вдохнул пыльный воздух.
— Давным-давно, — сказал генерал, — в высокой башне жила-была девушка, к которой прилетали белые птицы. Она...
Кридмур усмехнулся и позволил старику продолжать.
К холмам вели две дороги. С запада доносился приближающийся рев двигателей. Шум колес, крики людей, готовящих к бою неуклюжие орудия. Не удивительно — конечно же они наблюдали за ними и ждали своего часа.
Кридмур почувствовал в крови жгучую мрачную силу Мармиона; мир вокруг замедлился, стал холодным и хрупким, а сам он с каждой секундой становился жарче, быстрей и сильней.
— Два грузовика. Не более двадцати солдат и двух тяжелых пулеметов. Прибудет подкрепление, но пока только два.
— Силы равны.
— Прибудет подкрепление.
— Честный бой.
— Если тебе угодно.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
К ЗАПАДУ ОТ ЗАПАДНОГО КРАЯ
25. ПОБЕГ
Лив зажмурилась. Она с тоской вспомнила об успокоительном, оставшемся позади, возможно, очень далеко позади — она не знала, как давно они ехали. Ее мотало из стороны в сторону. Она крепко, точно испуганный ребенок, цеплялась за спину Кридмура, ненавидела его, боялась, не понимала. Спина, плечи и руки мучительно болели. Кляп мешал дышать, голова кружилась. Копыта лошади грохотали бешено и бессмысленно. Сзади доносился рев моторов, крики людей. Кокль обернулся, рассмеялся — и тут раздался новый шум, прямо над ее ухом, самый громкий из всех, что ей доводилось слышать — такой, что на мгновение лишил ее чувств. Она ощутила, что беспомощно плывет во мраке, покинув тело с его болью и ужасами; бесцельно дрейфует на темных волнах в прохладном небытии. Нечто подобное она испытывала, когда засыпала.
Малая, пока еще ясная часть ее разума говорила: это погружение в дисассоциативное состояние, вызванное шоком и травмой. Ты сходишь сума, Лив. Опять.
Она не согласна! Это мир оказался слишком сумасбродным — миром изломанных форм, бессмысленной тревоги, ужаса и хаоса, скрытых за фасадом рациональности .
Другая часть ее разума анализировала ситуацию. Это политическое событие. Веха истории. Кокль — агент Стволов. Значит, люди, преследующие его, слуги Линии. Или наоборот. Ты не важна. Стало быть, важен Генерал. Исполняется чей-то замысел. Ох, Лив, на твоих глазах творится сама История.
Она не согласна. Ситуация лишена всякой логики.
Но еще одна часть ее сознания молчала, ибо давно покинула ее тело, погрузившись в мечты об Истории, — плыла по красным равнинам Запада, наблюдала его войны, его горькие предания, терялась среди крови, битв, уничтожения и сумасшествия. Ложь «Истории Запада для детей» — прогресс, благие цели, добродетель — раскрылась, явив миру ужас. Четыреста лет Великой Войны. Лив ныряла все глубже в поисках смысла — минуя политику, минуя кровавое падение Республики, минуя битву там-то, сражение сям-то и четыреста лет жестокости к Первому Племени, а порой и жестокости самого Племени, — и вернулась в первую колонию при Основании, которая теперь казалась ошибкой: испуганную колонию, укрывшуюся за своими стенами от враждебных лесов, диких, мрачных и шевелящихся...
Кокль снял ее с лошади, поставил на землю. Ноги Лив подкосились, и она осела в жидкую грязь. Открыла глаза. Холодная ночь и сосны кругом. Острые иглы впивались в ладони. Она не знала, где находится, и сколько времени уже миновало.
Вырвав кляп изо рта, Лив закашлялась и сдерживала рвоту, пока изо рта тонкой струйкой не побежала слюна.
Лошадь огромной тенью нависала над краем соснового леса. В нескольких метрах от нее неподвижно сидел Генерал, привалившись к сосне. Кокль стоял над нею и улыбался. Он протянул РУКУ:
— С вами все в порядке, доктор?
Она посмотрела ему в глаза. Он продолжал улыбаться.
Она поклялась себе, что не станет никого умолять.
И взмолилась:
— Прошу вас, мистер Кокль,
