Заинтересованный народ стал собираться в шатре. С непривычки мне было страшновато, и я тряслась, как промерзшая шавка, и даже изредка поскуливала.
– Не боись! – подбодрил меня Юрчик. – Впервой всегда страшно!
Он достал из внутреннего кармана своей душегрейки ополовиненную четвертинку с брагой и протянул мне:
– На-ка, глотни, сразу успокоишься!
Я с сомнением глянула на мутную, плескавшуюся в бутылке жидкость, а потом с закрытыми глазами, стараясь не вдыхать, сделала уверенный глоток. Горло обожгло, я закашлялась, на глаза навернулись слезы. И как папаша эту гадость мог пить ведрами? Юрчик кивнул и тоже приложился к бутылке.
Как ни странно, через некоторое время спиртное подействовало. Я согрелась, успокоилась, и мне захотелось улыбаться. Тут из шатра донеслось призывное:
– Кого излечить?!
Судя по тишине, царящей в шатре, желающих опробовать на себе диковинный эликсир не нашлось.
– Пора! – произнес Юрчик, перекрестившись. – Помоги нам господи!
Во всем теле у меня появилась непередаваемая легкость. Опираясь одной рукой на костыль, другой на плечо юродивого, я вошла в шатер.
– О, Маэстро! – вдруг завопил Юрчик как резаный. – Вылечите мою сестру! Ничего не видит! – В этот момент он толкнул меня в бок, требуя подыгрывать.
– Да, ничего не вижу! – заорала я в тон ему с надрывом в голосе.
– Говорить не может! – продолжал тот. «А что я тогда сейчас делаю?» – удивилась про себя я. Пока народ не заподозрил надувательства, я заорала:
– Говорю сейчас, а к ночи голос пропадает!
– И ходить не может! – выкрикнул юродивый, выбив из моих рук костыль. От неожиданности я плюхнулась на колени, разорвав по шву порты. – Вот видите, без костыля не стоит.
«Ну, Юрчик, – со злостью подумала я, – дай только выбраться отсюда! Ответишь мне за разбитые коленки!»
– Ползи! – зашипел юродивый.
– Куда? – отозвалась я. Повязка совсем спустилась на глаза, закрывая окружающее серой полосой.
– К нему!
– Больно здоровый румянец у нее! – услышала я недоверчивый женский шепот.
Я скрипнула зубами и поползла. Как передо мной выросла ось, держащая шатер, непонятно. Только я со всего маху приложилась головой. Раздался странный трубный звук. Меня откинуло на спину, а из перебинтованных глаз посыпались искры. Все звуки сразу отдалились, а потом нахлынули с тройной громкостью, и в голове установился равномерный шум. Кто-то рядом со мной ахнул.
– Спасите меня! – прохрипела я.
Сил подняться не было, я лежала на спине, мечтала оказаться дома в собственной кровати и думала, что точно покалечусь до конца представления…
Народ безмолвствовал, ожидая дальнейшего чудесного исцеления. Юрчик сориентировался быстро: подскочил ко мне и натужно поднял на руки. Роста он был небольшого, силенки оставил на дне бутылки. Пошатываясь, он пронес меня несколько саженей, потом не выдержал и уронил. Почувствовав удар об деревянный настил, я застонала и, наконец, услышала бас толстяка:
– О несчастная, ты пришла ко мне!
– Приползла! – буркнула я. – Прилетела!
– Гляньте-ка, она с ним говорит, – зашипел знакомый женский голос. – Они, верно, знакомы!
– Вы спасение мое, Маэстро! – заголосила я, почувствовав, как толстяк дернулся от неожиданности. – Сколько лет я вас ждала!
Мерзкого голоса я не услышала и удовлетворенно вздохнула. В это время к моим губам был приставлен стакан с воняющей полынью жидкостью. Затаив дыхание, я сделала маленький глоточек. Горло снова обожгло, во рту поселился вкус протухших яиц и подступила тошнота. Лучше бы это была дешевая Юраськина брага!
– Снимай повязку! – заголосил кто-то из толпы.
Я сдернула грязные бинты, долго моргала, привыкая к свету, а потом простонала:
– Я вижу! Люди, я вижу!
И снова раздался злобный голос:
– Быстро она чего-то прозрела, вон Манька…
– Я вижу правым глазом! – заголосила я. – О чудо! Мой правый глаз прозрел!
Войдя в раж, я выхватила из рук ошарашенного Маэстро стакан, даже не поморщившись, сделала большой глоток, обтерла рукавом рот, а потом заорала:
– Мой левый глаз тоже начинает видеть. – Я начала осматривать толпу, ища глазами источник мерзкого голоса.
– Не верю! – вдруг заявила патлатая баба.
– Ах, это ты мне мешаешь выздоравливать! – обвинительно ткнула я пальцем в нее. – Брат мой, дай мне мой костыль!
Я повернулась к Маэстро:
– Спасибо, вам! Век помнить буду! – И вдруг громко некрасиво икнула.
Ко мне подскочил Юрчик, подставил свое плечо и тихо просопел в ухо:
– Уходим! Тут, оказывается, Санька-карманник клиентов обчищал. Пусть толстяк сам с народом разбирается.
Стоило нам выйти на улицу, как шатер накрыл испуганный вопль:
– Кошелек! Кто-то спер мой кошелек!
– Бежим!!! – заорал мне в лицо юродивый, обдавая перегаром.
Перегоняя друг друга, мы кинулись вон с площади.
– Вон она, контуженная! – услышала я сзади и припустила еще быстрее.
Доска, привязанная к ноге, мешалась, но времени снять ее не нашлось. На полпути к Главной площади веревки ослабли, и деревяшка все-таки слетела, звучно ударившись об оледеневшие камни. За нами неслась бушующая, разгневанная толпа. Перед глазами встали испуганные лица «Баянов». Как я их сейчас понимала! Мы были уже в городских трущобах, когда голоса особенно стойких и обиженных горожан, преследующих нас, смолкли. Еле дыша, я остановилась, Юрчик схватился за бок и повалился на снег.
– Хорошо, Аська, бегаешь! – прохрипел он.
– Еще бы, – отдышавшись, подтвердила я, – жить захочешь – не так побежишь. Гони мои пятнадцать золотых!
– На десять договаривались! – возмутился юродивый.
– Я свою работу сделала, еле ноги унесла, а ты свой процент еще с Саньки-карманника получишь!
Юродивый скривился и достал кошель, который ему вручил толстяк; судя по величине мешочка, в нем звякало не меньше сорока монет.
– Ах ты, скупердяй! – воскликнула я. – Давай половину, а то глаз выбью! Ни один эликсир не вылечит.
Мужичишка, едва не плача, отсчитал двадцать два золотых рубля и протянул мне:
– Никогда с тобой, Вехрова, больше связываться не буду!
– Ха! Еще умолять станешь, чтобы я с тобой поработала! – расхохоталась я.
– Реквизит верни!
Я с готовностью стянула грязную одежонку, скомкала и бросила Юрчику.
– Лови свой реквизит. – Развернувшись и уже не боясь, что меня узнают, я направилась в сторону лавки Марфы. Сердце пело от радости. В кармане позвякивали новенькие блестящие золотые – двадцать две монеты. Жизнь, похоже, налаживалась!
Напевая под нос скабрезную песенку, я свернула на узкую улочку и тут услышала детский плач, как во сне, только сейчас он был вполне реальным. У меня мелко затряслись руки. Ребенок! Поддавшись порыву, я кинулась на звук и, завернув в один из переулков, увидала кроху.
