Олег перевел взгляд на Валета:
– Скажешь Репе, чтобы по одному сухпаю выдали. Спирт – по сто грамм на рыло. Ну и к Матильде пропуска сейчас выпишу. До завтра, до одиннадцати ноль-ноль.
Он полез в стол за бумагами и ухмыльнулся:
– Как говорится, солдат отличается от ребенка умением пить водку и размерами детородных органов…
Глава 2
Армейский юмор я ценить умею – сын офицера и сам бывший военнослужащий. Старший сержант контрактной службы. Снайпер. ВУС-101. Зовут меня Андрей Егоров. Кличка Мадьяр возникла в давние студенческие годы, чтобы затем потеряться, а потом найтись вновь. И теперь иначе как Мадьяр даже я сам себя не называю. Это жизнь.
Я учился в универе на филологическом. И вот когда мои сокурсники узнали, что я наполовину мариец, кто-то из девчонок, знаток угро-финской лингвистики, прозвал меня так. Венгры и марийцы – конечно, родня дальняя, хотя сходство какое-то наверняка есть… Но, честно сказать, я этим никогда не интересовался. Академическая специальность моя была – «русская филология», да и проучился я по ней всего два года. Но прозвище и тогда оказалось живучим – мадьяр, да мадьяр. А мне все равно, пусть и эфиоп.
Что же касается финно-угорских генов, то они у меня от матери. Она была марийка. И я ее совсем не помню: она бросила нас с отцом, когда мне было два года, и махнула не знаю куда. Не знаю и того, что произошло между родителями. И вся моя память о матери – несколько старых фотографий не самого лучшего качества… А теперь и тех нет. Все сгинуло во всемирной буре.
Мать я не знал совсем, а отца очень плохо. Он был самый обычный общевойсковой офицер, Ванька-взводный, потом ротный, потом замкомбата. Выше не поднялся. Мотался по дальним гарнизонам, служил и за границей. Очень долго не женился. Почему?.. Не знаю, но догадываюсь – что-то такое было в юной девушке, волею судеб ставшей моей матерью: нечто таинственное, колдовское, невыразимое, что намертво притягивает к себе мужчин. Теперь мне кажется, что это чувствовалось даже по тем навсегда потерянным плохоньким фото, – но это всего лишь моя память.
Холостому офицеру с его нелегкой службой не до сына-малолетки, чего ж тут не понять. Поэтому жил я не с отцом, а с его родителями, то есть бабушкой и дедушкой, ну и привык считать их и своими родителями. Отец изредка приезжал в отпуск – помню, как совсем мальцом я трогал его форму: погоны, эмблемы, кокарду. И был в восторге… Помню, как он брал меня на руки, смотрел внимательно, без улыбки. Теперь, конечно, я сознаю, что в моих детских чертах он угадывал черты лица той, что стала странной, навсегда ушедшей звездой его жизни…
Так! Похоже, во мне бывший филолог заговорил. Буду проще.
Стало быть, отец колесил по городам и весям, я рос без него. Пошел в школу. Учился хорошо. С товарищами ладил, никто не спрашивал, почему у меня не мама с папой, а дедушка с бабушкой – мало ли чего на свете не бывает. А я не распространялся.
Сейчас уж и не вспомнить, почему русский язык стал моим любимым предметом, не считая, понятно, физкультуры, которая у пацанов всегда на первом месте. У большинства все эти подлежащие, сказуемые, склонения и спряжения вызывают отчаянную, до зевоты, скуку, а мне – как рассказы о терра инкогнита, Колумбах и Магелланах… И английский учил охотно. Ну, словом, так шаг за шагом добрался до филфака.
Там попал как медведь в малинник: на одного парня пятнадцать девушек. Нет, это не помешало мне опять же учиться неплохо, но я почувствовал, что мне чего-то не хватает. Чего-то мужского, что ли, что необходимо должно быть в жизни… Решил заняться каким-нибудь серьезным спортом, но человек я по натуре вообще осторожный, предусмотрительный, выдающихся физических данных у меня нет. Потому заниматься единоборствами или штангой, прямо скажу, не тянуло, а всякими там авто-мотогонками – ресурсов нет. Выбрал стрельбу, благо стрелковая секция у нас в универе славилась далеко за пределами города.
И тут внезапно открылось: талант! Рука твердая, глазомер верный, нервы крепкие. Тренеры в меня так и вцепились, за год я шутя дошел до первого разряда. И кто знает, может, и стал бы первым в России (а может, и в мире) кандидатом филологических наук и мастером спорта по стрельбе… Но жизнь повернула по-иному.
Случился этот поворот в конце второго курса. Правда, в нем ничего неожиданного не было, поскольку не было у нас военной кафедры, упразднили за несколько лет до того. А коли так, то извольте-ка, студент Егоров, послужить Родине, вот вам повестка из военкомата.
* * *Не могу сказать, что меня это огорчило. Все-таки я сын офицера. Вспомнились те давние отцовские приезды, его форма, награды, особенный, весомый звук шагов в армейских берцах… Отец к тому времени, кстати, вышел в отставку, получил квартиру в городе, где закончил службу, вроде бы женился – во всяком случае, появилась у него женщина. Мы с ним тепло переписывались, поздравляли друг друга с праздниками, но фактически стали если не чужими людьми, то кем-то вроде дальних родственников… Тем не менее я написал ему – так, мол, и так, иду в армию, по твоим стопам. Он это горячо одобрил, ответил стандартным «мужчина, не служивший в армии, – не мужчина», благословил, напутствовал и все такое. И я пошел служить.
В военкомате среди прочих документов я скромно предъявил призывной комиссии выписку из приказа Спорткомитета о присвоении мне первого разряда по стрельбе. Бумага попала к председателю, полковнику с эмблемами почему-то танкиста. Тот так и вскинул брови в радостном удивлении:
– Ух ты! Смотри-ка, вольный стрелок! Ну-ну, подойди, познакомимся поближе…
Познакомились. В итоге отправили меня в снайперскую учебку. Я не возражал, однако по наивности думал, что вряд ли там меня, перворазрядника, чему-то новому научат. Ошибался, конечно. Стрельба спортивная и стрельба боевая, спору нет, в основе одинаковы, но разница в деталях такова, что делает эти два занятия сильно отличными друг от друга.
Во-первых, нас, курсантов, учили не просто стрелять, а стрелять из засады в условиях полевых, лесных, городских – причем как в городской, так и в промышленной застройке. А в этих обстоятельствах умение безошибочно
